* * *
Мы ехали почти без остановок всю ночь и весь следующий день. В Зауральск прибыли к вечеру. Я вышла на станцию, надеясь отыскать врача.
Вокзал. Страшный вокзал. Сколько таких вокзалов прошло перед нами! Отбившиеся от родных, измученные, отчаявшиеся люди - на каждом лице черные следы разлуки, потеря. Вот женщина, на руках у нее спящий ребенок, у ног сидит девочка тоже совсем сонная - она то и дело роняет голову в колени матери. Но они с нею, ребята. А у той, ночной нашей спутницы... Вот старуха с замкнутым, тяжелым лицом. На ногах у нее сбитые башмаки - сколько верст она прошла, какие дороги у нее позади? И видно, покинула дом еще летом, на плечах легкое пальтишко. Я оцепенело гляжу на нее и, только заслышав зов: "Галина Константиновна!" - оборачиваюсь.
- Вот доктор!
Рядом с Настей стоит грузный старик в толстых круглых очках, в белом халате, натянутом поверх пальто. Не глядя на меня, тяжело дыша, он идет к поезду, взбирается в вагон и сразу направляется к нарам, где лежит Егор. Так же молча осматривает и выслушивает его, потом, укрыв, отрывисто говорит:
- Воспаление легких. Форма тяжелая. В больницу сдавать не рекомендую. Теснота. Необходимых лекарств нет. Неопытный обслуживающий персонал.
Потом он кладет на колени листок и привычно быстро пишет рецепты: один, другой.
- Это все есть в местной аптеке?
- Ничего этого, моя голубушка, в местной аптеке нет. И в больнице тоже нет.
Я хотела было спросить, зачем же он тогда выписывает. Но не спросила. Посмотрела на первый рецепт и прочла: сульфидин.
- Тяжелая форма, - повторил доктор и с тем же отсутствующим видом, с каким вошел в вагон, покинул нас, коротко кивнув на прощание.
Я села рядом с Егором. Он осунулся, в больших серых глазах болезненный блеск, руки беспокойно шарят по одеялу. Где же раздобыть сульфидин? Форма тяжелая, сказал доктор, да я и сама это вижу...
- Не отдавайте меня в больницу... - едва слышно говорит Егор. - Я не хочу... Мне потом вас не найти. Я вас потеряю, Федю потеряю. Я потеряюсь...
- Не отдам, - отвечаю я.
В дверную щель заглядывает Наташа Шереметьева.
- Галина Константиновна, подите! Подите скорей! Вот посмотрите, у этого мальчика, зовут Женя Авдеенко, у него есть сульфидин.
Передо мною мальчик лет четырнадцати - толстогубый, черноглазый, очень некрасивый и, видно, очень умный. В первую минуту мне кажется - какое знакомое лицо, - но тяжелая, оцепенелая моя мысль никак не может сосредоточиться, никак не может подсказать - когда я его видела, где?
Одной рукой Женя держит за руку девочку лет пяти, в другой у него небольшой чемодан, за спиной рюкзак.
- Их поезд разбомбило, почти никто не остался живой... И у него есть сульфидин. Он ехал, ехал, а потом их отцепили - и на все четыре стороны, куда хочешь. И у него много всяких лекарств, и сульфидин тоже есть.
Женя смущенно слушает Наташино повествование и, дождавшись, чтобы она остановилась перевести дух, говорит:
- Доктор когда вышел из вагона, девочки спросили про больного, а он ответил про сульфидин и сказал, что его тут ни за какие деньги не достать. А у меня аптечка с собой, там сульфидин и еще всякие лекарства.
- Какой заботливый, - говорит Наташа.
- Это... мама заботилась... Она... - с запинкой сказал мальчик.
- Галина Константиновна, давайте возьмем его к себе, его и девочку, а он пускай даст сульфидин! - перебивает Наташа.
Женино лицо заливает краска:
- Как тебе не стыдно! Пожалуйста, возьмите сульфидин, и это ничего не значит...
- Это значит, значит! - говорит Наташа.
- Это значит... - повторяю я машинально.
Женя ловко сбрасывает с плеч рюкзак, развязывает его и подаёт мне аккуратно завернутый пакетик.
- Мы с Таней ни разу не болели, так что и раскрыть не пришлось. Посмотрите, там всякие лекарства есть.
Я разворачиваю.
О, по нынешним временам здесь огромное богатство: хинин, стрептоцид, глюкоза, а вот и сульфидин! Бывает же такая удача!
Я поднимаю глаза и встречаю доброжелательный, ласковый Женин взгляд. На Саню Жукова он похож, вот на кого!
- Большое тебе спасибо, ты так нас выручил!
- Я рад! - отвечает он просто.
- Взбирайся в вагон, поедешь с нами.
- Не могу.
- Почему?! - в один голос говорим мы с Наташей.
- Я не один. Вот Таня, и еще со мной двое. Сначала я шел с Таней. Потом мы познакомились в Дальногорске с Полей, и она пошла с нами. А перед Зауральском мы встретились с Лизой и тоже взяли ее с собой. Значит, нас четверо, а четверых вы взять не можете.
Мы стоим с Наташей и молча глядим друг на друга. "Неужели? - спрашивают Наташины глаза. - Неужели мы уедем, а они останутся?"
- Где они, твои друзья? Зови скорее, а то можем тронуться каждую минуту, - говорю я.
- Таня, ты постой тут, подержи мешок. - И, не дождавшись ответа, Женя бежит к вокзалу.
Таня испуганно смотрит ему вслед, губы ее дрожат.
- Ну что ты, что ты, глупая, он сейчас вернется. - Наташа берет Таню за руку. - Ну, смотри, вот он идет.
И верно, Женя возвращается, с ним две девочки и мальчик.
- Вот это Лиза Чадаева, - говорит он.
Предо мною рослая девочка лет пятнадцати, с большими серыми глазами и совсем недетской жесткой складкой у губ. На ней ватник и неуклюжие валенки с калошами. Другая, Поля, в аккуратно заштопанном пальтишке и варежках, но совсем стоптанных башмаках, с небольшим опрятным чемоданом. У нее острое личико, острый носик, бледные, тонкие губы.
- А я Миша Щеглов, - говорит мальчик, вихрастый, голубоглазый, возьмите меня тоже! Я не из их компании, но вы меня возьмите.
- А ты чей? - спрашиваю я с недоумением.
- Мама умерла от сыпняка. А отец... у меня и похоронная есть. - И добавляет горячо, просительно и безнадежно: - Возьмите меня, уж я вас так прошу! Я слыхал, он девочек зовет, и тоже пришел. Одному мне пропадать!
И вдруг вагон, около которого мы стоим, вздрагивает. Сейчас тронемся!
Ни слова не говоря, Наташа подсаживает в вагон Таню, влезает сама и протягивает руки Лизе и Поле. Поезд медленно трогается.
- Скорее, скорее! Галина Константиновна, Женя!
Мы взбираемся в вагон, а рядом с вагоном идет Миша Щеглов, идет как завороженный, не глядя под ноги и не спуская глаз с меня.
- Влезай! - в один голос говорим мы с Наташей.
Миша, уцепившись за дверь, легко прыгает в вагон и тут же садится на пол, словно силы разом оставили его.
* * *
И снова стук колес, и снова ночь, еще один день и опять вечер. Мне нужно думать о том, что нас ждет. О том, как жить дальше. Но память малодушно возвращается к прошлому, к тому, что было еще так недавно, но стало далеким-далеким прошлым.
Всем домом мы собирались в Москву. Мы все говорили, думали, мечтали только о Москве. Когда за нами пришли машины, Лючия Ринальдовна сказала: "Присядем".
И мы сели, как велит обычай. Но только Лючия Ринальдовна и доктор Шеин сидели спокойно. На лицах ребят было такое жгучее нетерпение, что казалось, они сейчас не встанут, а взлетят, как воробьи.
И когда одна машина вдруг застряла посреди дороги, все кричали, что мы скорее дойдем до станции пешком. И если бы предложить им идти пешком до самой Москвы, они согласились бы не раздумывая. А потом были сутки в пути. И каждая одинокая труба уже казалась Москвой. И Борщик еще в Брянске сказал мне на ухо: "Я бачу Кремль", и чуть погодя: "А что больше - Москва чи Криничанск?"
А потом мы ходили по Москве, катались на эскалаторе, и Тосик громко хохотал от восторга, и Семен спускался и поднимался с ним по движущейся лестнице раз десять. В тот же день мы побывали в Зоопарке, и кто-то из маленьких крепко вцепился в меня, когда мы остановились у клетки со львами. Львы глядели на нас высокомерно и печально.