– Вот-вот, это первое слово на африкаанс, которое я выучил.
Он направился к двери.
– Увидимся утром, – бросил он и вышел. Я прикрыл дверь.
– Какой же дурак! – вырвалось у меня.
Курце встал с постели, сгреб пьяного Уокера в охапку и начал трясти.
– Уокер, – заорал он, – ты рассказал ему что-нибудь?
Голова Уокера безжизненно болталась из стороны в сторону, и он начал хрипеть. Я схватил Курце за плечо:
– Успокойся, разбудишь весь дом. Да и без толку, сейчас от него ничего не добьешься – он же без сознания. Потерпи до утра.
Курце, черный от гнева, стряхнул мою руку и отвернулся.
– Говорил я тебе. – Он перешел на яростный полушепот. – Говорил, что от него добра не жди! Кто знает, что наболтал спьяну этот подонок!
Я снял с Уокера ботинки и укрыл его одеялом.
– Выясним все завтра, – сказал я, – сделаем это вместе. Только не набрасывайся на него, а то перепугаешь до смерти и он вообще ничего не скажет.
– Я из него душу вытрясу, – с угрозой прошипел Курце. – Истинная правда!
– Оставь его в покое, – сказал я резко. – У нас и без того достаточно хлопот, не хватало еще вашей свары. Уокер нам нужен. – Курце только фыркнул. – Да, Уокер проделал здесь такую работу, какую мы с тобой никогда бы не сделали. У него талант разыгрывать всех самым убедительным образом.
Я посмотрел на спящего Уокера и с горечью добавил:
– Жаль только, что иногда он сам ведет себя как последний дурак. Во всяком случае, он может опять нам понадобиться, так что оставь его в покое. Поговорим с ним завтра утром, вместе.
Курце нехотя согласился, и я ушел в свою комнату.
* * *
На следующее утро я встал рано, но Меткафа уже не было. Я направился проведать Уокера и застал Курце уже наполовину одетым. Уокер похрапывал в постели. Я взял стакан воды и вылил ему на голову. У меня не было настроения церемониться с ним. Уокер пошевелился, застонал и открыл глаза, тогда Курце схватил графин и вылил на него всю воду. Уокер сел в постели, помотал головой, разбрызгивая вокруг себя воду, и вновь бессильно опустился на подушку.
– Голова, – простонал он, сжимая руками виски.
Курце сгреб рубашку на груди Уокера и приподнял его.
– Ну, козел безногий, что ты рассказал Меткафу? – Он яростно встряхнул Уокера. – Что ты ему сказал?
Такое обращение вряд ли облегчало страдания Уокера, поэтому я вмешался:
– Полегче. Дай я сам поговорю с ним.
Курце отпустил его и отошел, теперь я встал перед Уокером, выжидая, когда он придет в себя после такой встряски. Потом сказал:
– Прошлой ночью ты напился как последний дурак, а главное, нашел с кем пить – с Меткафом!
Уокер посмотрел на меня. Я увидел глаза человека, жестоко страдающего от монументального похмелья, и присел к нему на постель.
– Вспомни, ты говорил ему про золото?
– Нет, – закричал Уокер, – нет, не говорил!
Я спокойно продолжал:
– Не лги, если это неправда, то сам знаешь, что мы с тобой сделаем.
Уокер бросил испуганный взгляд на разъяренного Курце, стоящего поодаль, и закрыл глаза.
– Ничего не помню, – сказал он, – пустота. Ничего не помню.
Так было уже лучше. Скорее всего теперь он говорил правду.
Полный провал в памяти – один из симптомов алкоголизма. Я проанализировал ситуацию и пришел к заключению, что если Уокер и не сказал Меткафу о золоте, то легенду свою, вероятно, развеял. В один миг образ, который он так усердно создавал, мог полететь к черту, и тогда он предстал перед Меткафом таким, каким и был на самом деле – алкоголиком и неприятным типом.
Меткаф – человек проницательный, иначе он не уцелел бы в преступном мире. Крах легенды Уокера вызвал бы у него сомнение в достоверности легенды старинного приятеля Хала и его экипажа. Вполне достаточно, чтобы Меткаф насторожился.
Теперь исходить надо из того, сочтет ли он нас достойным объектом для дальнейшего изучения.
– Что было, то было, – сказал я и посмотрел на Уокера. Тот потупил взор и нервными пальцами перебирал одеяло. – Посмотри на меня, – потребовал я.
Он медленно поднял глаза и встретился со мной взглядом.
– Думаю, ты говоришь правду, – ледяным тоном произнес я. – Но если ты обманул, пусть тебе будет хуже. И запомни, если ты за время нашего путешествия хоть раз напьешься, я уничтожу тебя. Ты думаешь, что здесь тебе следует опасаться Курце, но у тебя будет больше оснований опасаться меня, если ты позволишь себе хоть один глоток. Понял?
Он кивнул.
– Мне безразлично, сколько ты выпил вчера, дело прошлое. Через шесть месяцев можешь упиться хоть до смерти, меня это касаться не будет. Но еще один такой запой во время нашего путешествия – и ты покойник.
Уокер вздрогнул, а я повернулся к Курце:
– А теперь оставь его в покое, он будет вести себя нормально.
Курце взмолился:
– Дай мне только вздуть его, ну хоть разок.
– Все, кончено, – нетерпеливо сказал я. – Надо решать, что дальше делать. Собирайтесь, мы уезжаем.
– А как же Меткаф?
– Скажу, что нам захотелось попасть на фестиваль в Испании.
– Какой фестиваль?
– Откуда я знаю, какой! В Испании всегда какие-нибудь дурацкие фестивали. Я выберу самый подходящий для нас. Мы отплываем сегодня, как только я смогу получить разрешение на выход из гавани.
– Я вот думаю, что бы такое сделать с Меткафом, – проговорил Курце.
– Оставь Меткафа в покое, – сказал я. – Может, он вообще ничего не подозревает, а если вздуть его, то он сразу поймет – здесь что-то нечисто. С Меткафом лучше не связываться. Он человек влиятельный, не то что мы.
Мы немедленно упаковали чемоданы и отправились на яхту; притихший Уокер все время держался сзади. Моулей Идрис восседал на передней палубе, ловя кайф от послеобеденной сигареты. Мы прошли вниз и начали готовиться к отплытию.
Только я успел вытащить карту Гибралтарского пролива, чтобы проложить курс, как вошел Курце и тихо сказал:
– Мне кажется, кто-то обыскивал яхту.
– Что за черт! – воскликнул я.
Меткаф ведь ушел очень рано – у него было достаточно времени, чтобы хорошенько обшарить «Санфорд».
– Печи? – первое, что спросил я.
Мы самым тщательным образом замаскировали три плавильные печи. Некоторые детали сняли и рассовали по двум коробкам в подсобке, где они перемешались с другим барахлом, которое обычно накапливается в судовом хозяйстве. Главные детали – контейнеры с тяжелыми трансформаторами – были распределены на яхте так: один зацементирован в основание каюты, второй замаскирован под рацию, а третий встроен рядом с двигателем.
Вряд ли Меткаф догадался об их назначении, даже если и обратил на них внимание, но сам факт, что они спрятаны, должен был его заинтриговать. В таком случае нас не ожидало ничего хорошего. Облазив всю яхту, мы убедились, что все осталось на своих местах. Вообще-то, кроме печей и запасных графитовых прокладок, вмонтированных в двойное покрытие крыши, на борту не было ничего, что отличало бы «Санфорд» от других яхт, курсирующих в этих водах.
– Может, это марокканец проявил любопытство? – предположил я.
Курце выругался.
– Если он сует нос, куда его не просят, я швырну его за борт.
Я поднялся на палубу. Марокканец сидел на том же месте.
– Мистер Меткаф? – спросил я.
Он показал рукой на стоявший в гавани фэамайл. Я спустил ялик и поплыл к нему.
Меткаф встретил меня вопросом:
– Как Уокер?
– Полон раскаяния, – ответил я, наблюдая, как Меткаф пришвартовывает мою лодку. – Жаль, что все так получилось. Его будет мутить как собаку, когда мы поплывем.
– Вы уходите? – удивился Меткаф.
– Я не успел сказать тебе об этом вчера. Берем курс на Испанию.