Пьеро пожал плечами:
– Кто же это может знать? Прошло столько лет, и свидетелей не осталось.
Обсуждать этот вопрос дальше не имело никакого смысла, так что мы вернулись к работе…
* * *
Курце торопливо заглатывал еду, чтобы поскорее отправиться в забой. При свете лампы глаза его ярко сверкали, он весь был во власти золота, ведь всего четыре фута отделяли его от сокровищ, которыми он бредил пятнадцать лет. Уокер пребывал в таком же состоянии – едва Курце зашевелился, как он вскочил на ноги, и они поспешили к завалу.
Пьеро и Франческа вели себя спокойно. Они ведь не видели золота. Франческа неторопливо закончила полуночную трапезу, собрала тарелки и отнесла их в машину.
Я сказал Пьеро:
– Странная женщина…
– Любой ребенок, выросший среди повстанцев, будет странным. У нее трудная жизнь.
Я осторожно спросил:
– Кажется, она несчастлива в браке?
Морезе сплюнул:
– Эстреноли – дегенерат.
– Зачем же она вышла за него?
– Жизнь «аристос» отличается от нашей. Брак по расчету – так многие думают. Но на самом деле это не так.
– Как тебя понимать?
Он взял предложенную мной сигарету.
– Знаешь, как коммунисты обошлись с ее отцом?
– Она говорила мне что-то.
– Позор. Он человек, настоящий человек, они недостойны лизать его ботинки. Теперь от него только оболочка осталась, больной сломленный старик. – Пьеро чиркнул спичкой, и огонь осветил его лицо. – Несправедливость способна убить жизнь в человеке, даже если он все еще ходит по улицам.
– А какое отношение это имеет к замужеству Франчески?
– Старик был против. Он знал породу Эстреноли. Но мадам настаивала. Видишь ли, молодой Эстреноли хотел ее. В нем говорила не любовь, только желание – мадам очень красивая женщина, – поэтому он и хотел ее, но получить не мог. Она знала об этом.
– Так почему, черт возьми, она вышла за него?
– Тут Эстреноли проявил смекалку. У него дядя – член правительства, и он пообещал, что, может быть, там пересмотрят дело Графа. За определенную плату, конечно.
– Понимаю, – удрученно сказал я.
– Поэтому она и вышла за него. Но по мне, он все равно что животное.
– И выяснилось, что он не может выполнить свое обещание?
– Не может?! – возмутился Пьеро. – Да он и не собирался его выполнять! В роду Эстреноли за последние пятьсот лет не было ни одного, кто выполнял бы свои обещания. – Он вздохнул. – Видишь ли, она послушная дочь церкви, и, когда она венчалась с ним, Эстреноли знал, что получает ее навсегда. И он гордился ею, о да, очень гордился. Она была самой красивой женщиной в Риме, и он покупал ей платья, наряжал ее, как ребенок свою любимую куклу. Ни на одном манекене в Италии не было тогда столь дорогих нарядов.
– А потом?
– А потом она ему надоела. Он ведь извращенец, вернулся к своим мальчикам, таблеткам, таскался по римским притонам. Синьор Халлоран, римское общество – самое развращенное в мире.
Мне доводилось кое-что слышать об этом. Недавно был случай: утопилась девушка, и расследование этого дела угрожало спокойствию высокопоставленных развратников. Так, говорили, что итальянское правительство сделало все, чтобы эта история не получила огласки.
– В то время она помогала отцу и старым друзьям, – продолжал Пьеро. – Всем было трудно, и она делала что могла. Но Эстреноли узнал об этом и сказал, что не намерен растрачивать состояние на шайку грязных партизан. Он перестал давать ей деньги, совсем – ни единой лиры. Пытался развратить ее, довести до своего уровня, но не смог – не такой она человек. Тогда он выбросил мадам на улицу…
– Поэтому она и вернулась в Лигурию?
– Да. Мы помогаем ей, когда можем, потому что уважаем и ее, и ее отца. Мы пытаемся помочь и ему, но сделать это трудно – он отказывается принимать какую-либо помощь, называет ее милостыней.
– И она по-прежнему жена Эстреноли?
– В Италии нет разводов, а она добрая католичка. Но скажу, как перед Богом, церковь не права, когда такое творится.
– Поэтому вы и помогаете Франческе в таком рискованном предприятии?
– Мне оно не по душе, и зря она, по-моему, ввязалась в него. Боюсь, мы многих недосчитаемся в результате этой авантюры. Но я помогаю ей.
– Я только не понимаю, ведь ее отец настолько стар, что золото вряд ли поможет ему.
– Она думает не только об отце, – ответил Пьеро. – Эти средства – для всех, кто воевал вместе с ним и пострадал от коммунистов. На эти деньги она собирается лечить их, если нужно, дать их детям образование. Дело хорошее, если обойдется без жертв.
– Да, хорошо бы, – согласился я. – Мне бы тоже не хотелось убивать, Пьеро.
– Я знаю, синьор Халлоран, вы это уже доказали. Но есть другие – Торлони и этот Меткаф. Да еще ваш друг Курце.
– Ему вы не доверяете, не так ли? А Уокеру?
– Тьфу, пустое место!
– А мне? Мне вы доверяете?
Он не спеша растер ногой сигарету.
– Я бы доверился вам в другой ситуации, синьор Халлоран, ну, скажем, на яхте или в горах. А золото – другое дело, оно пробуждает в человеке не самые лучшие чувства.
Другими словами, но он выразил именно то, о чем я думал раньше. Я собрался ответить, как вдруг услышал голос разгневанного Курце:
– Какого черта, что вы там делаете? Идите сюда и вытаскивайте мусор!
И мы снова принялись за работу.
* * *
Завал мы прошли к трем часам утра. Курце издал радостный вопль, когда его кирка, не встретив сопротивления, исчезла в пустоте. За десять минут он проделал лаз, через который можно было проникнуть внутрь, и полез туда, как терьер за кроликом. Я протолкнул лампу через дыру и вошел следом.
Курце пробирался через обвалившиеся камни, которыми был усыпан весь туннель.
– Подожди, – крикнул я. – Не торопись!
Он никак не отреагировал и продолжал быстро удаляться в темноту. Послышался лязг, а затем проклятия Курце:
– Принеси эту чертову лампу!
Я продвигался вперед вместе с кругом света. Разогнавшись в темноте, Курце врезался в грузовик. Он рассек щеку, и льющаяся кровь промывала бороздки в густом слое пыли, покрывавшей его лицо, – вид у него был безумный.
– Вот оно! – загоготал Курце. – Magtig, что я говорил?! Я же говорил, здесь мое золото! Ну, вот оно… Здесь столько золота, сколько проходит на Рифе за месяц… – Он посмотрел на меня в странном изумлении. – Господи, как я счастлив! Я никогда не думал, что доберусь до него.
Я слышал, что остальные пробираются через лаз, и ждал, когда они подойдут.
– Кобус Курце проводит экскурсию в пещере сокровищ, – объявил я.
Уокер лихорадочно затараторил:
– Золото в первом грузовике, в этом. Основная часть здесь. Правда, во втором тоже есть золото, но больше всего здесь, в первом. Во втором драгоценности – множество ожерелий и колец, бриллиантов, изумрудов и жемчугов, зажигалок и портсигаров – все из золота, груды денег – лиры, доллары, фунты и всякие другие, кипы документов, но они справа, в задних грузовиках, вместе с трупами… – Голос его упал. – С трупами, – повторил он тупо.
Наступило молчание, все осознали, что тут не только пещера сокровищ, но и склеп.
К Курце вернулась его обычная сдержанность. Он взял из моих рук лампу, высоко поднял ее и заглянул в первый грузовик.
– Надо было уложить их штабелями, – заметил он недовольно. Крышки прогнили и прогнулись настолько, что их едва можно было разглядеть.
– Знаешь, – сказал Курце, – когда мы загоняли всю колонну сюда, я был уверен, что когда-нибудь выведу эти грузовики своим ходом. Но не думал, что это случится только через пятнадцать лет. – Он хохотнул. – Сейчас бы нам пришлось попотеть, чтобы завести их.
Нетерпеливый Уокер перебил его:
– Ну, что же вы, давайте заниматься делом.