Ну, предложи Куницкий триста — пятьсот злотых, дело утратило бы всю свою невероятность и представилось бы ему как выгодный случай околпачить старика. В голове Дызмы даже мелькнула мысль: не пугнуть ли Куницкого, что он донесет на него в полицию. Может, тот даст злотых пятьдесят отступного. В Лыскове писарь мирового суда Юрчак заработал таким путем целую сотню. Но писарь другое дело: он сидит у себя в канцелярии, он лицо должностное…
Молчание Дызмы обескуражило Куницкого: он не знал, что и думать. Не зашел ли он слишком далеко? Не оскорбился ли Дызма?.. Это было бы катастрофой. Он исчерпал уже все связи и влияния, выбросил кучу денег, потерял уйму времени. А теперь еще и это… Старик решил тотчас все исправить и сгладить неприятное ощущение.
— Ну, конечно, волшебников сейчас нет, хе-хе-хе… Да и трудно требовать даже от самого доброжелательного, самого искреннего друга, чтоб он занимался делами, о которых знает только понаслышке. Ведь так?
— Разумеется.
— Знаете что? Идея! Пан Дызма, дорогой друг, окажите мне честь, приезжайте ко мне на несколько недель в Коборово. Вы отдохнете, развлечетесь в деревне… Чудесный воздух, верховая езда, моторная лодка на озере… А заодно присмотритесь к моему хозяйству, лесопилке… Ну, золотко мое, решено?
Это новое предложение так ошарашило Дызму, что он просто рот разинул. Куницкий же не переставал настаивать. Расхваливал преимущества отдыха в деревне, в сосновом бору; уверял, что его дамы будут ему благодарны за столь приятный сюрприз, как приезд гостя из столицы.
— Но, пан Куницкий, — прервал его Дызма, — где уж мне думать об отдыхе! Я и так слишком много отдыхаю.
— О, этого никогда не бывает слишком!
Я безработный, — криво усмехнулся Дызма.
Он ожидал увидеть на лице старика разочарование, изумление. Но тот только расхохотался.
— Хе-хе-хе! Ну и шутник! Безработный! Ну разумеется, с торговлей, с промышленностью сейчас плохо, нелегко добиться доходного места. А на государственной службе много почету, мало денег. Оклады чиновников, даже на высших должностях, оставляют желать лучшего.
— Это мне отчасти знакомо, — подтвердил Дызма, — сам три года на казенной службе состоял.
Вдруг Куницкого осенило.
«Ну и ловкач, братец ты май, — подумал он. — Тем лучше, если даром не хочешь».
— Дорогой пан Дызма! Как только с вами познакомился, сразу на меня нашло наитие: вы посланы мне богом. Если б это только оправдалось! Пан Дызма, золотой пан Никодим, обстоятельства с обеих сторон так удачно складываются! Вы ищете хорошей должности, а я уже дожил до того возраста, когда у человека силы на исходе. Уважаемый друг! Не сердитесь на дерзость… Но что бы вы сказали, если б я вам предложил взять на себя… ну, скажем, управление моими имениями и фабриками. Не подумайте, что это пустяк. Хозяйство сложное, взглядом не окинешь!
— Не знаю, справлюсь ли я. Я ничего в этом не смыслю, — откровенно признался Дызма.
— О, вы быстро освоитесь, — возразил Куницкий. — Впрочем, с фабриками я сам как-нибудь справлюсь. А вот разъезжать все время, толкаться по канцеляриям, добиваться милостей у какого-то Ольшевского, вести делав министерствах — для всего этого я слишком стар. Тут надо кого-нибудь поэнергичней, со связями, перед кем разные там Ольшевские хвост подожмут. Да и помоложе меня. Вам еще небось и сорока нет?
— Тридцать шесть.
— Вот это возраст! Дорогой мой, не откажите: у вас будут удобные комнаты по вашему выбору — или рядом с нами в доме, или в отдельном флигеле. Лошади, машина в вашем распоряжении. Хорошая кухня. Близко от города. Захочется проведать своих друзей в Варшаве — сделайте одолжение. Что касается условий — не стесняйтесь, предлагайте сами.
— Гм, — буркнул Дызма, — право, не знаю.
— Ну, скажем, так: тантьема в тридцать процентов от прибыли, которой вы добьетесь.
Идет?
— Идет, — кивнул головой Дызма, толком не уяснив себе, на что соглашается.
— А оклад, скажем… две тысячи в месяц.
— Сколько? — удивился Дызма.
— Ну две тысячи пятьсот. Да разъездные, кроме того. Идет? Руку!
Дызма машинально пожал маленькую руку старика.
А тот, порозовевший, улыбающийся, вынул огромное вечное перо, ни на секунду не закрывая рта, заполнил мелкими округлыми буквами четвертушку листа и подсунул Дызме. И в то время как пан Никодим украшая свою фамилию затейливым, давно изобретенным росчерком, Куницкий отсчитывал из пузатого бумажника шелестящие ассигнации.
— Вот пять тысяч аванса, прошу покорнейше. А теперь…
И он стал обсуждать вопросы, связанные с отъездом Никодима.
Через несколько минут, когда в коридоре затихли шаги Дызмы, Куницкий встал посреди комнаты, и, потирая руки, прошепелявил:
— Ну, старик Куницкий, кто посмеет сказать, что ты не умеешь устраивать дела!
И правда, Леон Куницкий славился необычайной изворотливостью и редко ошибался: удачно намечал сделки и молниеносно их осуществлял.
Светало. На позеленевшем куполе неба кое-где мерцали потухающие звезды. Ровные ряды фонарей сочили болезненно-мутный свет.
Никодим шел по городу, и эхо его шагов гулко звучало в пустоте улиц.
Обрывки впечатлений путались и мелькали в голове, точно стеклышки калейдоскопа. Он чувствовал — все, что произошло, имеет для него огромное значение, но понять сущность событий был не способен. Он чувствовал, что нежданно-негаданно на него свалилось счастье, но не мог постичь, что оно означало, откуда взялось.
Чем больше он думал, тем неправдоподобнее, фантастичнее казалось ему вое случившееся.
Он останавливался в страхе, осторожно засовывал руку в карман и, нащупывая тугую пачку ассигнаций, улыбался. Вдруг ему стало ясно: он богат, очень богат. Он вошел под арку ворот и принялся считать. Боже мой! Пять тысяч злотых!
— Вот так куш! — вырвалось у него. Выработанный годами мытарств инстинкт подсказал естественную реакцию: надо спрыснуть. И, хотя ему не хотелось ни есть, ни пить, он свернул на Грибовскую улицу; он знал — пивная Ицека уже открыта. Он предусмотрительно вынул кредитку в сто злотых и спрятал ее в другой карман. Показывать много денег у Ицека было небезопасно.
Несмотря на ранний час, у Ицека была толчея. Извозчики, шоферы такси, кельнеры закрытых уже ресторанов, сутенеры, пропивающие ночной заработок своих «невест», бродяги с окраин, вернувшиеся после удачных «экспедиций», — весь этот люд наполнял две небольшие комнаты ровным гулом голосов и звяканьем посуды.
Никодим выпил две рюмки водки, закусил холодной свиной котлетой и соленым огурцом. Ему пришло в голову, что сегодня воскресенье и Валент не пойдет на работу.
«Пусть хамье знает, что такое интеллигенция», — подумал Дызма.
Он велел подать бутылку водки и кило колбасы, старательно пересчитал сдачу и вышел. Не доходя до Луцкой, он вдруг заметил Маньку. Она прислонилась к стене и стояла, уставясь в одну точку. Эта встреча почему-то обрадовала его.
— Добрый вечер, панна Маня! — крикнул он весело.
— Добрый вечер, — ответила та, с удивлением посмотрев на него. — Что это вы шляетесь по ночам?
— А вы чего не идете спать? — Сейчас пойду, — с досадой ответила Манька. Дызма внимательно на нее поглядел. Она показалась ему привлекательней, чем обычно. Худощава, правда, но стройна. «Сколько ей может быть? — подумал он. — Самое большее — семнадцать».
— Почему такая грустная? Она пожала плечами.
— Если б вы три ночи подряд бегали по улицам, как собака, и не заработали ни гроша, вы бы тоже, наверно, не скакали от радости.
Дызме стало неловко. Он полез в карман и достал несколько кредиток по десять злотых.
— Я вам дам взаймы, панна Маня.