Она снова шла по лесной дороге между двумя озерами, а потом перенеслась на южный мыс вытянутого острова, где сидела и плакала девичьими и женскими слезами. Она смотрела на воду и прозревала сквозь ее толщу и толщу земли страну, что ей часто снилась в детских снах, город со статуей Богородицы на холме, снежные горы у близкого горизонта, сады, трущобы, парки и мутную реку. Она снова видела высокого худощавого человека с мягкой бородкой, которую ей так нравилось трогать, он что-то говорил на незнакомом языке, и она не слышала, как Елена Викторовна читала перед иконами вечернее правило и канон, а потом еще долго кланялась и перешептывалась со строгими ликами.
Когда женщина вышла на кухню, докторша еще не ушла.
- Вы уж извините, Леночка, засиделась я, а у вас дела.
- Какие там дела! - махнула рукой профессорша. - Одно только дело и осталось.
- Да, детки, детки, - вздохнула ей в тон Сарра Израилевна. - Я со своими тоже мучилась. Не знаешь, с кем легче, с дочками или с сыновьями. За всех душа болит, а моим еще, сами знаете, как приходилось трудно. А вот поди же, растила-растила и осталась на старости лет одна.
- Разве они вас к себе не зовут? - спросила красная барыня с толикой материнской ревности.
- Все время звонят. Говорят, у вас все катится в тартарары, приезжай скорее.
- Ну уж в тартарары, - возразила Елена Викторовна.
- А ты, Лена, помолчи! Я нынче за сахаром два часа стояла, а дают по три кило в руки.
- Ой, мама, я все это уже пережила в Сантьяго: такой же голод, очереди и отключение света. Только там еще стреляли и взрывали дома. А кончилось все вообще неизвестно чем. И ничего, целы остались.
- Нам только не хватало, чтоб дома взрывали. Нет, уж лучше, как евреи, детей отправить, чтоб душа не болела.
- А говорят, в Чили теперь все хорошо стало, - примиряюще произнесла Сарра Израилевна. - Я по "Голосу Америки" слышала. У них экономический бум... Правда, на Пиночета было покушение.
- Да? И что? - вскрикнула Елена Викторовна с нехристианским блеском в больших черных глазах.
- Уцелел. Чудом.
- Ах, какая жалость, - пробормотала профессорша.
- Меня не интересует ваше Чили! Я в совдепии живу! - взорвалась Любовь Петровна. - И одно знаю: евреи просто так ничего не делают. Раз бегут значит, надо бежать.
- Не говорите ерунды, мама, можно подумать, вы активистка общества "Память".
В комнате стало не по-хорошему тихо.
- Я знаю, в душе вы все антисемиты, - произнесла Сарра Израилевна, вставая, - поэтому мы и уезжаем отсюда.
- Брось, Сарра. Это просто бабское злоязычие. В мире есть две национальности.
- Какие? - Елена Викторовна с любопытством поглядела на мать.
- Мужская и женская.
Они снова замолчали, соотнося эту нехитрую мысль с житейским опытом каждой, и все трое загрустили...
- Так когда же у вас все случилось-то с девочкой? - прервала молчание Сарра Израилевна.
- Одиннадцатого, - отозвалась Елена Викторовна не сразу.
- На Ивана Постного, значит? - неожиданно простонародно переспросила докторша.
- А что это за Иван Постный? Вы извините, я в храме недавно, не все знаю еще.
- Как же, одиннадцатого у вас поминают усекновение главы пророка Иоханана. Он царя Ирода обличал, а тот его в темницу посадил.
- Ирод, который четырнадцать тысяч вифлеемских младенцев велел убить?
- Нет-нет, это другой Ирод. Тот умер через несколько месяцев после того, как родился ваш Иисус Христос. А этот был его сыном. Он женился на жене своего сводного брата, которая приходилась им обоим племянницей... говорила Сарра Израилевна несколько путано, но с такой доверительностью и даже интимностью, как если бы рассказывала о знакомых Шнеерсонах из соседнего подъезда.
Любовь Петровна с изумлением поглядела на докторшу.
- Вот уж не подозревала у вас таких глубоких познаний в библейской истории.
Нам, правда, все это на Законе Божьем в гимназии рассказывали, но это так давно было.
Елена Викторовна хмыкнула. Любовь Петровна беспокойно на нее поглядела, и между дочерью и матерью состоялся обмен насмешливыми и умоляющими взглядами, но Сарра Израилевна мыслила о своем и ничего не замечала.
- У евреев память долгая, - задумчиво произнесла она.
- Господи, как я сразу-то не сообразила! - вдруг воскликнула Елена Викторовна. - Одиннадцатое сентября! Конечно. И тогда все тоже случилось одиннадцатого.
- Что случилось?
- Переворот, - печально, даже несколько элегически произнесла профессорша, доставая со шкафа сигарету - единственное, что связывало ее с прежней жизнью, и угольные глаза ее подернулись поволокой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
GOLPE DE ESTADO*
Глава первая
Flamenco**
Папа Питера Ван Супа был пивоваром. Занятие это было в роду Ван Супов традиционным и тянулось с незапамятных времен восстания гезов против испанского владычества. Темное пиво варили дедушка, прадедушка, прапрадедушка и еще Бог знает какие люди, терявшиеся в глубине обож-женной как глина фламандской истории. Предки Питера были людьми небогатыми, они пришли в могущественный Гент с побережья, и на стене старинного дома на улице Тукомштрассе висело длинное родословное древо, по которому можно было проследить, как богател род людей, носивших обыкновенную крестьянскую фамилию, но вовремя перешедших от земледелия к более прибыльному ремеслу.
В Первую мировую дедушка Йо пострадал от газовой атаки под Ипром, но пивоваренное дело не прекращалось, а живучее родовое древо без устали пускало новые побеги. Папаша Питера Юхан был седьмым ребенком в семье пивовара. Посчитав себя обойденным при дележе фамильного наследства, он много бродяжничал по миру, был человеком с совершенно расшатанными нервами и относил себя к потерянному поколению. В тридцатые годы Юхан некоторое время жил в Париже и пробовал писать романы, затем мечта разбогатеть и утереть нос родственникам развела его с литературой и погнала в одну из бельгийских колоний в Африке, где он зачитал до дыр "Путешествие на край ночи" Селина, увеличил печень до верхней границы нормы и вернулся на родину перед Второй мировой войной едва живой. Все его накопления съела инфляция, во время немецкой оккупации он был интернирован, а после войны женился на дочери ювелира из Антверпена, у которого водились большие деньги.
Женитьба поправила положение и здоровье Юхана, дала возможность купить дом с большим участком земли за городом и начать выпуск своего пива. Питер был единственным общим ребенком у вскоре разошедшихся супругов. Несмотря на нелучшую наследственность, он рос крепким и подвижным малым, жил часть времени у матери в зеленом Брюсселе недалеко от павильона Всемирной выставки, где бельгийцы в пику парижской колченогой башне построили модель атома Резерфорда, а другую - у отца в предместье каменного Гента. Пивом он не интересовался, зато рано обнаружил восторженный нрав, любовь к сочинительству и наклонность к медицине, сочетание, без сомнения, странное и рискованное. Учился младший Ван Суп в католическом университете в Лувене, а потом отправился во Францию, где его застал шестьдесят восьмой год, полностью перевернувший представления юноши о мире. Это было то, чего жаждала романтическая душа фламандца, воспитанного на Питере Брейгеле и Метерлинке.