Ноги пианиста съедались волнами, он приземлился на неповрежденную землю и растаял в солнце. В душе. Океана соль... Долгие скитания скрывают синеву его чистых глаз. Касание константы сконцентрировано в дыхании его стальных нервов, рвущихся от малейшего замешательства при столкновении с прессом бездушия всего того, чего не может быть. А что если никто... Быть такого не может... Всем интересно, но, восхищаясь луной бессмысленной, пианист становился мной.
Я бы не стал педофилом, если бы не эта конвульсия в кульминационный момент моего желания найти партнера по ласкам, явившаяся реакцией на телесное разнообразие, но непомерную мертвенность разума. Отсюда взгляд на нетронутые развивающиеся тела и мозг, наполняемый и импульсивный. Когда весь окружающий их мир еще не вторгнулся своим железом и мощью безответственной глупости в их хрупкие сознания. Теряюсь, мне сложно касаться животрепещущих тем.
Наигравшись в жизнь, жители Голливуда решили не умирать. У их соотечественников был шок, когда они узнали о таком решении жителей Голливуда. Действительно, зачем умирать, если, наигравшись в жизнь, ничего не остается, как умереть, а можно не умирать. Не у-МИР-аТь. И всем, кого увидели со слезами на глазах радостные голливудцы, судьба открыла двери в предельно простое любовное приключение, а хиты на радио были по-особому нервными. Молодежь девяностых подметила, что гранж заполнил эфир. Голливудские модели взялись за дело, слишком беспокойной становилась их блистательная жизнь, слишком ночной становилась их безжизненность.
- Анжела, - награди меня собой, - юмор и оригинальность приветствуются, давай, тянемся как можно выше, долой плохое настроение...
- Да, Карл, мы такие разные, но все-таки мы вместе.
- Ты очень не по-своему говоришь со мной, я тебя не узнаю, где ты одеваешься?.. а кто тебя одевает... Одевайся у меня, солнышко.
Солнышко подумало и ответило.
- Стоило ли мне светить для тебя?
* * *
С пианистом так весело. Анастасия тоже любила его как отдушину. Изобрели форму спасения души. Спаси ночную красочность в точечной живописи. Лишь маленький островок в океане............. Иду, и как будто дождь, и вовсе не вижу эстакады, обвивающие мой млечный путь, огни разбивают кромки зрачков, белый - слева, красный - справа, посреди - капли Юпитера. Я звезда внутри всего яркого. Только жандармов нам не хватало. Испортили картинку.
Коммивояжер.
Шоу продолжается, думали все, что он что-то предложит им, как только он появится на танцполе. Оказалось, что он путешественник. И приехал он из Коми. Там ему уже негде было путешествовать, и его вояж продолжался. Можно проигнорировать эти замечания, но не забывайте, у него неожиданный аромат.
* * *
Вид из окна у них был такой замечательный: на Нику, церковь, на смесь высокого градостроительства и уходящей зелени в разгар осени. И из мусорных баков, слегка портивших впечатление, торчали руки, мелочь, извлекаемая из логова самодовольства. И город покрывался язвами, и постоянно пытался лечить себя от странных болезней, обращаясь к самым дорогим врачам, как привилегированная проститутка, а дети у нее ели мороженое и йогурты, но никто их не приглашал на съемки модных музыкальных передач. От этого они глотали слюну, чужую... Опять она идет, любуется своими отражениями, я просто приглашаю ее, улыбаюсь ей открыто, и ей не нужен смех в дверном проеме, она освобождается даже от сутолоки на переходах в метро, она всего лишь идет, опять, входит в состояние радостного путешествия с розовыми лицами малышей по точкам раскрепощения. Обниму-ка я ее...
У Карла была вечеринка. Все танцевали под диско. Даже его любимые киски. Новый вкус. Фантастическая экзотика.
"Слегка надави пальцами на мой лобок", - ждала она, Карл медлил, а она вибрировала из стороны в сторону...
Анастасия хотела лишь пальцы его на своем теле вместо калорий.
"Живи с улыбкой", - ему хотелось играть эту роль мага, решающего проблемы, вдохновителя, побуждающего жить. А пальцы уже опускались все ниже по ее телу к сфере ее нетерпения. А молодость такая светлая. Целуются, несут отпечатки горячих губ.
Карл вернулся к себе в офис, на полу лежала Анжела. Он подумал, что она стоит у подножия Поклонной горы. У нее начинался кошмар, Карлу ничего не стоило улыбнуться ей в последний раз. У нее мысли скомканы, она распята на скрипке, у нее дрожит голос, отрекшийся от телодвижений. Сомкнет ли город веки, поймут ли Анжелу сограждане??
- Девочка, которая сидела со своей, скорее всего бабушкой, знала отлично классическую музыку, - сообщила Анжела, - а я даже не заметила, как оркестр прощался с залом.
- Ты любишь свои мечты, - не уставал повторять Карл, и часто он после этой фразы делал затяжной глоток пива или затягивался сигарой. Анжела дышала чужбиной. Чужбине чертовски надоели ее ноздри, а Карл плевал в них иногда. И если Карл плевал ей в ноздри, та беспрекословно раздвигала ноги, с мыслью о чужбине.
Вновь кафе, готическая непосредственность отражается в глазах моей случайной незнакомки. Солярис и Cocteau Twins свои образы скрестили в ее мечтательном поведении. Несмотря на то, что международная обстановка ухудшалась, девушка в кафе плакала от другого, от неподдельности своей, от того, о чем говорить можно шепотом, и молчать трепетно. И подделывали ее, и размеры ее многих устраивали. А как хорошо было в Литве, когда она спала в деревенской постели с запахом ягод и вкусом меда из магнолии. Она ехала в Клайпеду, к своему дедушке, к Альваро Альто.
- Послушай, дедушка, я сталкиваюсь с непониманием, на каждом шагу, всюду, везде, с жестокостью, с НЕОНдертальцами, дедушка, меня пытаются поймать, связать и сдать на живодерню. Белые руки мои, дедушка, державшие жаворонка, который разучился петь мои любимые песни, строки моих лесных стихов с радужными метафорами истекают багровой кровью, и я бы хотела петь песню жаворонка кровавым голосом и окропить капельками крови листья в лесу, и отдать сгустки крови сборщику налогов в торговых центрах, вырвать вены из рук своих, из белых, соединить со спутниковыми сетями, и захлебнуться в информации, но пусть там будет толика моей крови.
Дедушка слушал ее в кресле своих прадедов, наполняя глаза свои осенним садом, стынущим за окном. Будто дед остывал вместе с ним, предчувствовал нечто необратимое, не событие, и не действие, бездейственность. И будет так. И он молчал помнящим все молчанием. Сильвия была его кровью, а стройной она была всегда, и нравилась она мужчинам, ей посвящали стихи. Но глубокое озеро рядом с садом привлекало ее больше, чем какой-нибудь воздыхатель.
Только, когда я сплю, ты можешь присутствовать в старом Мерседесе. Именно там ты видишься мне невредимым и смеющимся над глупостью чиновников человеком, да, обычным человеком. Ты просто убиваешь сто историй одним своим безупречным выражением, соединяющим мудрость, не поддающуюся времени, с простотой каждодневного желания мыть руки и есть фрукты. На струнных инструментах особенно откровенно играли кельты, когда ты открывал свои тайны, которые оказались незыблемо человечными, а мысли ты прятал в губах младенцев, ищущих горячие соски. Никто тебя не мог растрогать. Но ты был самым трогательным человеком. Не знаю, что на меня нашло, не покидай меня.
Можно влюбиться в убийцу. Не успеть, и позволить уйти, сбежать от свидетелей, в неведении оставить родителей единственных детей.