Что кроется в глубине этой тайны природы? Если детей ты растишь восемнадцать лет (и то порой не понимаешь, кого вырастил, поскольку некоторые их мысли и поступки остаются для тебя непроницаемой загадкой), то на “выращивание”, или лучше сказать “накопление”, своего внутреннего состояния ты тратишь всю сознательную жизнь, начиная с раннего детства и заканчивая последним днем на Земле. Так в чем же смысл? Зачем даются все эти ступени трудностей и страданий? Почему быстротечная молодость дарит такие мгновения внутреннего счастья, о которых тоскуешь потом весь остаток своих дней? В чем подлинная основа человеческого бытия? Кто же я, наконец? Разве я просто тело? Однозначно нет. Почему этот мешок костей и жидкости движется лишь благодаря силе моей воли? Моей? А кто тогда я, если думаю независимо от боли в теле? Что вообще такое боль? Кто я?!»
От таких неожиданно нахлынувших новых мыслей, пробирающих до глубины души, Ребров даже вздрогнул. Он слегка встряхнул головой. В эту ночь с ним действительно творилось нечто необыкновенное, чего ни разу не случалось. Его сознание привыкло отвечать на вопросы логичными, исчерпывающими рассуждениями. А здесь он задавал сам себе такие вроде бы простые на первый взгляд, но в то же время невероятно сложные вопросы, затрагивающие что-то глубоко личное, что разум с его привычной логикой опера просто зашкаливало от такого перенапряжения в поисках ответов. Ребров снова слегка встряхнул головой, наивно полагая таким способом избавиться от этих мыслей. Но они не только не пропали, а усилили свою атаку, схлестываясь наперебой с привычными мрачными мыслями о бытии насущном. При этом тело продолжало непрерывно сигналить болью о серьезных неполадках. В таком жутком состоянии и застал майора очередной телефонный звонок в три часа ночи. Ребров поднял трубку и уставшим голосом автоматически ответил:
— Дежурный пятнадцатого отделения милиции, майор Ребров…
В трубке затараторил женский голос. Обычное явление — пьяный дебош. Чей-то очередной затянувшийся день рождения из-за непомерной дозы спиртного превратил квартиру в боксерский ринг. И начались выяснения отношений до крови… Ребров соединился по внутренней связи с дежурной опергруппой. Через некоторое время в дежурку вошел капитан Онищенко с заспанным лицом.
— Ну, и кто там с похмелья да с голоду проломил буйну голову в три часа ночи? — спросил он, потирая глаза.
— Да вон, — кивнул Ребров.
Капитан бегло прочитал запись.
— Ничего себе, аж на другой конец района переться! Эх, дела наши тяжкие…
Онищенко глянул на дремавшего под газеткой Чмиля, улыбнулся и тихо подкрался к нему поближе.
— Рота, подъем! Старший лейтенант Чмиль, два наряда вне очереди! — громко скомандовал он.
Сонный Чмиль инстинктивно вскочил по стойке «смирно», грохнув об пол уцелевший стул и случайно смахнув с тумбочки пепельницу, полную окурков. Но тут же пришел в себя. Вместе с ним вскочил с перепугу и сержант Костюшкин.
Тьфу ты, Онищенко! Ты меня когда-нибудь бездетным сделаешь, — недовольно пробурчал Чмиль.
А почему бездетным? — удивился, смеясь, капитан.
Почему, почему… — передразнил его Чмиль. — По кочану… Знаешь как на психику влияет…
А-а-а… — протянул Онищенко и добавил: — Ну, так «власть без злоупотребления теряет свою привлекательность». Не твои ли это слова?
Ну да, это называется «без понукалки и сказочник дремлет».
Дежурная часть несколько оживилась. Пока Онищенко говорил с Чмилем, подошли еще двое оперов и водитель.
Все, мы покатили, — произнес капитан, выходя из дежурки.
Удачи, — ответил Ребров.
После ухода опергруппы Чмиль пошатался по помещению, как разбуженный медведь в зимнюю спячку. Пиная обломки стула, он ворчал себе под нос:
— Вот Онищенко… «сам не гам и другому не дам». На таком месте сон перебил, гад…
Сядь за пульт, я пока кофе заварю, — сказал Ребров, глядя на старлея.
Чмиль бросил свое «занятие» и грузно уселся за стол, посматривая по сторонам, на ком бы сорваться. Ребров явно не подходил для этих целей.
Он был старший по званию, да и мужик неплохой, всегда поступал с ним по-человечески, не то что этот Онищенко. Чмиль окинул взглядом помещение. «В “обезьянник”, что ли, заглянуть?» — подумал он, остановив взгляд на камере. Но тут в дежурку вошел Костюшкин, отлучавшийся в туалет. И Чмиль выбрал себе идеальную цель для выпуска «пара». Он состроил грозный вид и, пользуясь тем, что Ребров ушел в другую комнату, властно произнес:
Сержант Костюшкин, почему мусор на рабочем месте? — он указал пальцем на валявшиеся на полу окурки и приказал: — Быстро взял в руки веник и убрал территорию!
А чего я? Я, что ли, их кидал? — в таком же претензионном тоне ответил ему Костюшкин.
Чмиль аж оторопел от удивления.
Во молодежь пошла! Ты как разговариваешь, твою мать, со старшим по званию?!
Да ладно тебе, Чмиль! Чего ты на меня наезжаешь? Сам уронил, сам и подметай.
Чего, чего?
Старший лейтенант стал медленно вставать из-за стола. Глядя на его внушительную фигуру, Костюшкин даже как-то съежился, поскольку сам не отличался особой мускулатурой. Так что когда Чмиль угрожающе привстал в свой неполный дюжий рост, сержант не стал дальше испытывать судьбу и, выпрямившись по стойке «смирно», козырнул.
— Есть взять в руки веник и убрать территорию!
И тут же побежал с глаз долой за необходимым «очистительным» инструментом. Чмиль довольно причмокнул языком и, усевшись обратно, пробурчал:
— То-то же…
Когда Ребров принес кофе всем троим, старший лейтенант поучительно читал лекцию Ко-стюшкину о том, как надо выполнять приказы, работая в милиции. Костюшкин тем временем уже подметал последние окурки, недовольно косясь на Чмиля.
— А, вы тут уборкой занялись? Молодцы! — похвалил Ребров. — Ладно, давайте перекусим.
Майор вытащил большой бутерброд, заботливо приготовленный женой, и разрезал его на три части.
— Вот, угощайтесь.
Попивая горячий кофе, Чмиль смягчил свой агрессивный тон.
— Да уж, кофе, — он посмотрел на часы, — в двадцать минут четвертого — это райское наслаждение! Костюшкин, цени мгновенья юности своей! Где бы ты еще попил так кофе в три часа ночи, поблизости вон от тех экзотических индивидов, — Чмиль кивнул на «обезьянник», — с такими специфическими примесями разных ароматов?
Ребров еле заметно улыбнулся, уже предвидя, к чему клонит Чмиль. А тот продолжал сгущать краски:
— Представляешь, ты сидишь и пьешь черный кофе в такую мрачную ночь (жаль, что не пятница и не тринадцатое), под светом полной луны в черных-черных облаках, когда вурдалаки и оборотни будоражат город своим протяжным воем…
В этот момент где-то поблизости действительно завыла собака. Костюшкин чуть чашку не уронил. Однако вслух произнёс:
Ага, сейчас ты порасскажешь про вурдалаков… Забыл из дома захватить кепку с козырьками на два уха, чтобы ты лапши на уши поменьше вешал.
Я?! Лапши?! Да никогда! Вон Ребров не даст соврать, — и зловещим голосом продолжил: — Два месяца назад здесь недалеко, в соседнем поселке, один вурдалак умер при очень странных обстоятельствах. Люкой звали. Ты бы побывал в его доме, а особенно в сарайчике… Точно бы со страху помер! Даже опытные оперативники и те после этих сцен две недели спать не могли, все им этот Люка мерещился. Представь, большой разделочный стол, кровь, кишки, вонь, десять трупов ободранных висят…
Костюшкин, будучи уже под впечатлением рассказа, поперхнулся кофе. Он закашлялся и выскочил в туалет.
Э-э-э, — махнул рукой Чмиль. — Слабак!
Ну, с десятью трупами ты явно перестарался, — заметил Ребров. — Там и одного было достаточно для впечатлений.
То я так, для щекотания нервов, — отшутился Чмиль.
В это время раздался резкий, оглушительный звонок телефона. Чмиль и Ребров одновременно вздрогнули.