Откуда они брались? Были приведены в действие генетические ресурсы народа. Народ вышел на мировую арену, народ вступил в стадию своего цветения. Условия – климат. Общественный климат. Энтузиасты организуют частные оперы, частные музеи, издаются десятки журналов, книги, собираются уникальные библиотеки… Третьяковская галерея основана и собрана купцом. Румянцевский музей, ныне Библиотека имени Ленина. Присвоены не только книги, но и имя. Румянцев собирал, Румянцев создал, а имя Ленина – почему? Другой купец, в Иваново-Вознесенске, Бурылин, создает на свои деньги уникальный музей и дарит его городу Тенишева под Смоленском, создает училище для обучения народному искусству. В Абрамцеве вырастает центр русского народного искусства. Архитекторы-энтузиасты строят по своей инициативе прекрасные здания и храмы, художники-энтузиасты их расписывают, украшают мозаиками… В это же время землепроходцы Пржевальский, Семенов-Тян-Шанский, Арсеньев активно изучают окраины России. В то же время возникают такие живописцы, как Суриков, Репин, Серов, Врубель, Рерих, Кустодиев, Рябушкин, Куинджи, Ге, Верещагин, Саврасов, Бенуа, Коровин, Поленов… Перенесемся от искусства и науки в низменные сферы. Продукты. Восемнадцать тысяч ярмарок в год с оборотом в два миллиарда рублей. Кто же на них продавал, кто же и покупал? А во всех городах России почти ежедневно базары, еженедельно, во всяком случае. А на этих базарах – все, от дров до овса, от кожи до пшеницы, от кровельного железа до готовых срубов, да что перечислять – все-все, что требовал спрос. А еда? От коровьей требухи до изобилия черной икры, от говяжьих языков до осетрины. Вобла стоила рубль за куль. Навалена под навесом, даже не запирали. Мужики перед постом ездили в город и привозили мешками мороженых судаков. Лавки во всей империи завалены продуктами, трактиры ломятся от еды. Рестораны… Про рестораны не будем и говорить. В стране обращаются золотые деньги. Зарплата выдается золотом. Об этом ваше поколение знало или нет? Так имейте в виду, что золото может обращаться свободно только в экономически процветающей стране с крепким, устойчивым балансом. И были еще не проданы за бесценок дельцам типа Хаммера 5000 уникальных живописных полотен из Эрмитажа, и не было еще взорвано в одной только Москве 427 храмов (а по стране 92%), и не были еще сброшены по всей стране колокола, и шумели в стране ежегодные ярмарки: в Покров, в Петров день, в Успеньев день, на Троицу…
Некрасов поэт тенденциозный, его нельзя заподозрить в приукрашивании действительности. Но ведь это же его слова: «Ой, полным-полна коробушка, есть и ситец и парча». (Кстати, недавно в газете была статья под названием «Где же ситец и парча?») И еще: «Ситцы есть у нас богатые, есть миткаль, кумач и плис… Есть у нас мыла пахучие по две гривны за кусок, есть румяна нелинючие, молодись за пятачок». А вот и ярмарка: «Пришли на площадь странники, товару много всякого… Штаны на парнях плисовы, жилетки полосатые, рубахи всех цветов. На бабах платья красные, у девок косы с лентами, лебедками плывут…»
Конечно, Некрасов сравнил русскую песню со стоном («Этот стон у нас песней зовется»), но он же и пишет: «Вдруг песня хором грянула, удалая, согласная… Притихла вся дороженька, одна та песня складная широко, вольно катится, как рожь под ветром стелется…» Не похоже что-то на стон. И, наконец, образ русской крестьянки:
В ней ясно и крепко сознанье,
Что все их спасенье в труде.
И труд ей несет воздаянье —
Семейство не бьется в нужде.
Всегда у них теплая хата,
Хлеб выпечен, вкусен квасок,
Здоровы и сыты ребята,
На праздник есть лишний кусок.
Идет эта баба к обедне
Пред всею семьей впереди.
Сидит, как на стуле, двухлетний
Ребенок у ней на груди.
Рядком шестилетнего сына
Нарядная матка ведет…
И по сердцу эта картина
Всем любящим русский народ.
Зачем же нужно было уничтожать такую страну и такое крестьянство? Когда нам хотят доказать, что крестьянство в России бедствовало, что Россия была нищей страной, то хочется спросить: откуда же взялись шесть миллионов зажиточных хозяйств для раскулачивания? Если в стране 6.000.000 богатых хозяйств, то можно ли ее называть нищей? Теперь позвольте спросить, если все цвело: наука, музыка, литература, театр, певческие голоса, балет, живопись, архитектура, бурно развивалась промышленность, наступая на пятки самым передовым странам, русским хлебом и салом завалены мировые рынки, в деревнях праздники, хороводы и песни, на масленицах катание, магазины ломятся от продуктов, все дешево, доступно, – и вот если все это цвело, то что же тогда гнило?
…Я пишу не стенографический отчет о наших давних теперь уж встречах с Кириллом Бурениным. Я не могу вспомнить теперь уже ни последовательности наших встреч, ни последовательности наших многочисленных разговоров. Едва ли с первого раза они пошли мне говорить о Столыпине, будто я уж их полный единомышленник. Наверное, были какие-то мои встречные слова, по которым они поняли, что можно двигаться в моем «образовании» дальше. Наверное, разговоры перескакивали с одного на другое, а с другого сразу и на двадцатое. Но все же я не погрешу против истины, если скажу, что на первом этапе наших всех разговоров из них проступала одна идея – открыть глаза на дореволюционную Россию.
Было вдолблено с детских лет, да так и закостенело в извилинах, что Россия – самое отсталое и самое жалкое государство в мире, самое нищее, самое бестолковое, невежественное. И вот из разных выписок, вырезок, из разных книг, которые мне буквально всовывал в руки Кирилл, я уже через несколько дней явственно увидел огромное и могучее, технически оснащенное, культурное, процветающее государство, причем настолько сильное и спокойное за свою судьбу, что не боялось собственных промашек, не держало их в тайне от народа, подобно тому, как наша современная информация тотчас набирает воды в рот, если дело касается ошибки, неприятности, а тем более поражения.
Потерпела Россия поражение в Японской войне, был разгромлен флот в Цусимском проливе. Ну и что? С каждым воюющим государством может это случиться. Наполеон – и тот потерпел поражение. Скрывать ли все? Бояться ли огласки? Зажать ли рот этому случаю? Ничуть не бывало. Россия скорбит, конечно, но ничего не боится и не стыдится. Тотчас возникли популярные песни: «На сопках Маньчжурии», «Плещут холодные волны» и «Гибель «Варяга», которые поются с эстрады, выпускаются на пластинках. Что-то о советско-финской войне 1940 года я не слышал подобных песен.
Слово «царь» (они говорили также – государь, особенно применительно к последнему царю) странным образом перестало казаться мне чужим, чуждым, отрицательным словом, а понятие, вложенное в него, архаической нелепостью, чем-то невежественным, жестоким, тупым, кровавым, злым, народоненавистническим, уродливым, как это было привнесено в мое сознание всей атмосферой, которой я дышал всю свою предыдущую жизнь.
Можно подумать, если перечесть предыдущие страницы, что я сопротивлялся пропаганде Кирилла и только постепенно под ударами его сокрушающей логики, подкрепленной цифрами и фактами, уступал свои позиции, образовывался и прозревал. Чудесным образом все произошло иначе. Оказалось, что все (кроме, может быть, цифр и фактов) уже давно жило во мне либо где-то в глубине подсознания, либо в сознании же, но отделенное от активной действующей части сознания глухой звуконепроницаемой перегородкой.