Помолчал и еще сказал: — Моська.
— А ты слон, да? — вступился за Курносого Чернявый. — Это не тебя по улицам водили?
— Меня, — сказал Брюхатый. — А это не тебе я нечаянно на туфель наступил… двадцать седьмого июня тыща девятьсот семьдесят третьего года: на профсоюзном собрании? Что-то ты тогда был… зеленоватый, а сейчас, гляди-ка, кукарекает. Выговор-то кому тогда всучили?
— А кто всучил-то? Кто?
— Я, в том числе.
— Да ты сам первый лодырь! Прохиндей. Выговор он всучил!.. У меня первый раз недосмотр случился.
— Минуточку минуточку, — прервал Брюхатый, — как это ты выразился — «прохиндей»? Я одиннадцать лет после суда без единого взыскания проработал! А ты мне, обезьяна, будешь еще вякать тут! Сам в выговорах весь, как… Ни одного же собрания не обходится, чтобы тебя…
— Хватит! — взревел Аристарх. — У меня вон, — показал он на стол, — семь почетных грамот лежат!.. Я и то молчу.
— А чего ты можешь сказать? — спросил его Лысый. — Там — семь почетных грамот, а там, — в сторону коридора, — пять покрышек. Я думаю, покрышки — потяжельше, перевесят. Если уж кто самый чистый среди вас, так это я.
— Ой! — изумились.
— Глядите на этого ангела!
— Прямо невеста… в свадебной марле.
— Шариков только не хватает.
— И ленточек разноцветных…
— Да! — гордо сказал Лысый. — У меня две общественные нагрузки, а у вас… У кого хоть одна общественная нагрузка?
Все промолчали.
— А-а, нечего говорить-то. Вы думаете, это на суде не учтется? Все учтется.
— Да, я думаю, все учтется, — сказал Аристарх. — Я думаю, что тот грузовичок с пиломатериалом — тоже учтется.
Лысый подрожал в гневе и обиде губами.
— Ворюга, — сказал он. — Плюс идейный ворюга: с экономической базой. Ты знаешь, сколько тебе за эту базу накинут? Вот сколько нам всем дадут, столько тебе — отдельно — за базу.
— База — для дураков, — струсил Аристарх. — Я — нормальный спекулянт, чего вы тут?
— А-а!.. Очко-то не железное?
— Но ты тоже — не ерепенься тут, кудрявый!..
В это время в дверь позвонили.
Все оторопели на миг… Брюхатый даже за сердце взялся.
Еще резко, длинно позвонили.
— По одному… с вещами, — тихо сказал Чернявый.
— Иди, — кивнул Брюхатый Аристарху.
— Может, это макулатуру собирают… пионеры, — тихо сказал бледный Аристарх. — Подождем.
Опять звонок.
— А я нож-то там бросил! — вскричал Курносый. — Подождите, я нож-то хоть уберу, а то же!..
— Топорик мой…
— А?
— Топорик, топорик, — невнятно повторил Аристарх. И показывал пальцем на комнату Веры Сергеевны. — Топорик…
— Чего топорик?
— Топорик мой тоже возьми, а то нам попытку к изнасило… ой, это… к убийству, к убийству…
— Тьфу!.. — заругался Курносый. И побежал за ножом и за топориком.
— Мама, роди меня обратно: рубля государственного не возьму, — сказал Брюхатый.
— Не будет она тебя больше рожать, — зло и тихо сказал Чернявый. — Она и за этот-то раз раскаивается, наверно.
Курносый принес нож и топорик… И засуетился с ними. И зачем-то их оглядел еще.
— Ты что? — одними губами спросил Аристарх.
— Где они лежали-то?
— Вон…
Опять звонок, на этот раз вовсе длинный, никакой не «пионерский».
— Какая макулатура! — тихо воскликнул Лысый. — Иди.
Аристарх поднялся… И медленно, тяжело — как если бы он шел уже по этапу — пошел к двери.
— Кто? — спросил он тихо, обреченно.
Из-за двери что-то ответили…
Аристарх смело распахнул дверь и налетел на вошедшего:
— Какого черта ходишь тут?! Звони-ит!..
Вошедшим был Простой человек. Он держал ящик с коньяком и улыбался.
— А я думал, нет никого! — он не обратил никакого внимания на ругань Аристарха, он держал в руках ящик с коньяком и улыбался. — Куда, думаю, они подевались? Договаривались же вчера.
Вот он!
И Простой человек пошел с тяжелым ящиком к столу.
— Ну, ребятки, седня нам… до Владивостока хватит.
На него молча смотрели.
Только Брюхатый сказал:
— Идиот… Василий Блаженный. На полатях вырос.
— А чего вы такие? — только теперь заметил Простой человек. — А? Что вы сидите-то, как вроде вас золотарь облил?
— Хочешь в свою Сибирь? В деревню? — спросил Брюхатый.
— Хочу, — сказал Простой человек. — Нынче поеду: у меня в сентябре отпуск…
— А в долгосрочный отпуск поедешь?
— Стоп! — воскликнул Чернявый. — Идея! Вот идея так идея, — и он вскочил, и обнадеживающе посмотрел на всех… — Кажется, мы спасены!
— Как? — спросили все в один голос.
— Ждите меня! — велел Чернявый и куда-то убежал — вовсе, из квартиры.
Вечер, который не успел превратиться в ночь
«Пассажиры» ждали. Сидели молча и ждали. Стоял коньяк на столе, но никто к нему не притрагивался… Нет, одна бутылка была распочата; похоже, это Простой человек пригубил. Но и он тоже сидел и ждал. Тикали часы, слабо слышалась какая-то значительная кинематографическая музыка: Вера Сергеевна опять смотрела телевизор.
Долго-долго сидели и ждали.
Наконец Простой человек не выдержал и встал…
— Пойду еще раз, — сказал он. — Хлопну для смелости — и пойду.
Он выпил коньяку… Все — от нечего делать — внимательно глядели, как он наливал, как подержал рюмку в руке, тоже глядя на нее, и как выпил. Простой человек выпил и пошел к Вере Сергеевне.
— Я еще раз, — сказал он, входя. — Сергеевна, голубушка… ведь все это — опишут, — сказал он, показывая рукой гарнитур, диван, ковры… — Все-все. Одни обои останутся.
— Пусть, — сказала Вера Сергеевна. — Зато преступники будут наказаны.
— Преступников не надо наказывать…
— А что же их надо — награждать?
— И награждать не надо. На них не надо обращать внимания. В крайнем случае, надо с имя находить общий язык.
— Спасибо за науку. А они будут продолжать воровать?
— Они так и так будут продолжать! Потом: ну какие же они преступники? Вот эти-то?.. Господи!.. Это сморчки! Они вон уже перепугались сидят… с них капает. Ведь на них глядеть жалко. Вы зайдите, гляньте — ведь это готовое Ваганьково. Там только надписи осталось сделать: был такой-то, грел руки возле гарнитуров. Пожалейте вы их, ей-богу! Ну, припугнули — и хватит. Хоть Аристарха свово пожалейте: ведь он со страху… мужиком года полтора не будет.
— Ну, что вы — он любовниц заводит! — воскликнула Вера Сергеевна с дрожью в голосе. — У него есть Соня.
— Сонька?! — удивился Простой человек. И хлопнул себя руками по штанам. — Господи, боже мой. Ну нашла же ты к кому приревновать. Да с Сонькой вся база… Я! Я!.. — постучал себя в грудь Простой человек. — Я один, можеть, только и не вошкался: потому что я тоже больше коньяк уважаю. Не коньяк даже, а простую водку. Сонька!..
— Тем более! — мстительно воскликнула Вера Сергеевна. И встала от телевизора и нервно прошлась по комнате. — Тем более!.. Скотина он такая. Мне его нисколько не жалко! Из всей этой бригады, — показала она на комнату Аристарха, — мне ни-ко-го не жалко. Вас только жалко.
— Да меня-то!.. — махнул рукой Простой человек. — Я и там грузчиком буду. Это им переквалификацию надо проходить, а мне-то… Коньячка вот только не будет, вот жалко. Ну, отдохну от него, наберусь сил — тоже полезно. Да мне много и не дадут — от силы два года: за компанию. Мне их жалко, Сергеевна: у их, у всех, почесть, детишки. Вот этого толстого!.. — почему-то вдруг обозлился Простой человек, — вот этого бы я посадил, не моргнув глазом. Ох, эт-то журавь, скажу тебе! Это самый главный воротила. Но его же отдельно не посадишь. Сажать, так уж всех.
— Вот все и будут сидеть.
— Оно, конечно… так. Знамо, что… А куда денешься? — будем сидеть.
И Простой человек вышел.