— Вот как! Она и у Като побывала?
Тикуами помрачнел, хотя и не возражал против отправки Хиёси в храм, но разговаривал с монахом односложно.
Дав какое-то распоряжение Оцуми, он пошел приводить в порядок инструменты и проработал до конца дня с угрюмым видом.
Хиёси, выпущенный из амбара, выслушал еще одно материнское наставление. Ночью его искусали комары, и лицо у него распухло. Узнав, что его решили отправить в храм, он разрыдался, но быстро утешился:
— Там мне будет лучше.
Монах засветло собрал все, что могло понадобиться Хиёси, и, когда наступила пора прощаться, даже Тикуами выглядел опечаленным.
— Послушай, Обезьяна, в храме тебе придется вести себя иначе. Таких озорников там держат в строгости. Научись читать и писать, и мы скоро увидим тебя настоящим послушником.
Хиёси, пробормотав что-то в ответ, поклонился. Из-за ограды он несколько раз обернулся на мать, провожавшую его взглядом.
Маленький храм стоял на вершине горы Ябуяма, неподалеку от деревни. Это был буддийский храм секты Нитирэн. Настоятель преклонных лет не вставал с постели. Два молодых монаха следили за храмом и хозяйством.
Деревня пришла в упадок из-за многолетних междуусобиц, и прихожан в храме осталось немного. Хиёси, быстро приспособившись к новым условиям, работал прилежно, словно переродившись. Он был сообразительным и трудолюбивым. Монахи относились к нему с добротой и обещали научить всему, что знали сами. Каждый вечер они занимались с Хиёси каллиграфией и другими науками. У послушника оказалась блестящая память.
— Вчера я встретил твою мать, рассказал ей о твоих успехах, — однажды сообщил ему один из монахов.
Хиёси толком не понимал, чем именно он расстраивал мать, но радости у них всегда были общими.
Осенью, когда Хиёси исполнилось десять, пребывание в храме начало тяготить его. Молодые монахи разошлись по окрестным деревням за подаянием. Предоставленный самому себе, Хиёси достал припрятанные деревянный меч и дротик и отправился на вершину холма.
— Эй вы, презренные враги! А ну, нападайте на меня откуда хотите! — обратился он к деревенским мальчишкам, всегда готовым поиграть в войну.
В неурочный час внезапно ударил большой колокол храма. Люди внизу растерянно озирались. Сверху полетели камни, обломки черепицы. Один из них поранил девочку, работавшую в огороде.
— Это тот мальчишка из храма. Собрал наших ребят, и опять играют в войну.
Четверо взрослых поднялись на гору и подошли к главному храму. Ворота широко распахнуты, а все внутри покрыто пеплом. И молельня, и святилище разгромлены, курильницы сломаны, знамена выглядели как тряпки, золотой парчовый занавес разорван, а клочья разбросаны вокруг, барабан продырявлен.
— Сёбо! Ёсаку! — Родители скликали своих детей. Хиёси нигде не было видно, все остальные тоже куда-то внезапно исчезли.
Стоило взрослым спуститься с горы, в храме вновь начался переполох. Слышался треск раздираемой материи, летели камни, опять ударил колокол. Солнце село, и мальчишки в синяках и кровоподтеках едва приковыляли домой.
Молодые монахи, возвращавшиеся из странствий, ежевечерне выслушивали жалобы крестьян на безобразия в храме, но они застыли в ужасе, увидев учиненный погром. Курильница перед алтарем была разбита пополам. Эту драгоценную вещь пожертвовал храму Сутэдзиро, богатый торговец посудой из Синкавы, остававшийся одним из немногих верных прихожан.
— Огонь в этом драгоценном сосуде возжег мой господин, покойный Городаю. Я хранил его как драгоценную реликвию. Он изукрасил курильницу на свой вкус, отдав предпочтение синему цвету. Жертвуя ее храму, я надеюсь, что с нею будут здесь обращаться как с истинным сокровищем, — сказал Сутэдзиро четыре года назад.
Эту курильницу, как правило, держали в особом ящике, но неделю назад в храм наведалась жена Сутэдзиро. Курильницу извлекли из ящика и воскурили в ней благовония, а потом забыли положить на место.
Оба монаха смертельно побледнели. Настоятель мог окончательно слечь после доклада о случившемся.
— Наверняка Обезьяна, — сказал один из монахов.
— Не иначе, — согласился второй. — Никто больше не способен на подобное злодейство.
— Как нам быть?
Они привели Хиёси и ткнули его носом в осколки курильницы. Хиёси не помнил, что сломал ее, однако сказал:
— Извините!
Это слово привело монахов в неистовство, потому что мальчик держался спокойно и не проявлял признаков раскаяния.
— Варвар! — сказали они и, скрутив руки ему за спиной, привязали к большой колонне внутри храма. — Оставим тебя здесь на день-другой. Может, крысы сожрут тебя.
Хиёси наказывали так уже не раз. «Завтра придут друзья, — с горечью думал он, — а я не смогу с ними играть». И они действительно пришли, но, увидев, что Хиёси наказан, убежали.
— Развяжите меня! — заорал он им вслед. — Или я изобью вас!
Пожилые паломники и крестьянки, заходившие в храм, потешались над ним:
— Настоящая обезьяна!
Хиёси сумел совладать с собой и поклялся: «Я вам еще покажу!» Его хилое тело, привязанное к колонне, вдруг налилось силой, но он никому не сказал о пережитом чуде и, осознав знак свыше, лишь насупился, проклиная свои невзгоды.
На какое-то время он провалился в сон и пробудился от собственного похрапывания. День тянулся невероятно долго. Изнывая от скуки, он уставился на разбитую курильницу. По днищу сосуда мелкими буквами шла надпись: «Неизменно служи Добру. Городаю».
Городаю был гончаром. Ближайшая деревня Сэто, собственно говоря, и вся округа славились своими гончарами. Раньше Хиёси не было дела до этого ремесла, но сейчас, разглядывая расписные черепки сосуда, он размечтался.
Любопытно, где все это находится? Высокие горы и каменные мосты, башни и люди, одежда и лодки, каких он никогда не видел в родных местах, были нарисованы синим на белом фарфоре. «Что это за страна?» — задумался он. Разве можно оставить без ответа такой вопрос. Он был смышленым и любознательным мальчиком, и ему не терпелось раскрыть секрет рисунка. Незнание должно восполниться фантазией.
Неужели и правда где-то есть такая страна?
И пока он терялся в догадках, что-то мелькнуло у него в голове — нечто такое, о чем он читал или слышал, но уже позабыл. Хиёси сосредоточенно думал.
Китай! Вот что! Это же Китай!
Он обрадовался, что память не подвела его. Глядя на расписной фарфор, он мысленно перенесся в Китай.
Долгий день подошел к концу. Монахи вернулись с пожертвованиями. Они полагали, что найдут Хиёси заплаканным, но он радостно ухмылялся.
— Любые наказания ему нипочем. Нам не справиться с этим сорванцом. Лучше отослать его назад к родителям.
Тем же вечером один монах, покормив мальчика, повел его в долину к дому Като Дандзё. Хозяин лежал на татами, а рядом горел светильник. Он был самураем и привык сражаться с утра до ночи. В редкие дни отдыха он не находил себе места от пустого времяпрепровождения. Успокоение и расслабленность крайне опасны — к ним очень легко пристраститься.
— Оэцу!
— Да? — донесся из кухни голос жены.
— Посмотри, кто к нам стучится!
— Может, опять ежи топают?
— Нет, кто-то в ворота стучит.
Вытерев руки, Оэцу вышла и тут же вернулась.
— Монах из Комёдзи. Он привел Хиёси. — Тень недовольства пробежала по ее молодому лицу.
— Ага, — сказал Дандзё, ожидавший чего-то в этом роде, и рассмеялся. — Похоже, Обезьяну выгнали взашей.
Дандзё выслушал подробный рассказ монаха о случившемся. Дандзё платил за обучение Хиёси, поэтому ему пришлось извиниться и взять на себя ответственность за мальчика.
— Коли из него не получится монаха, ничего не поделаешь.