– Разве мяса нет? – тихо спросил он сидевшего рядом Ивана Масеева по-гиляцки.
– А где же оно? – отозвался тот.
Казак Иван Масеев, живя на посту, быстро выучился понимать по-гиляцки. Поговаривали, что он и прежде бывал тайком в здешних местах с богатыми якутами-торговцами и поэтому язык легко дался ему. Масеев и гость о чем-то поговорили между собой тихо.
– Таркун лося убил, да вывезти не может, – через некоторое время заметил Масеев как бы между прочим.
Все стихли.
– Хорошо, что ты к нам на праздник приехал! – вдруг сказал Беломестнов, наклоняясь к Таркуну. – Ведь завтра праздник, царский день! Эх и хороший же ты парень.
– Что же сидишь там, иди к столу! – сказал Фомин, теснясь на лавке. Сразу весь ряд подвинулся, давая гиляку место.
– Так где, говоришь, это мясо? – спросил Салов.
Таркун молчал, делая вид, что не понимает. Он знал: искайские гиляки уверяют русских, что лоси ушли, как только стали подходить суда и стрелять из пушек.
– Ну а что же ты мясо не довез? Может, съездить за ним? – спросил боцман Козлов.
Рослый казак Андриан Кузнецов, молодой, с широким свежим лицом, с толстыми ногами и огромной спиной, раньше всех управился и со щами, и с кашей. Помолился на икону, подошел к кадушке, зачерпнул полный ковш воды и выпил до дна.
– Вот водица хороша, – сказал он, утирая рот и прокуренные пегие усы ладонью. – Спасибо, Кирша!
– Пейте, ребята, на здоровье, – сказал Кир Беломестнов. Он сегодня привез полную бочку пресной воды. – Пока речка Иска поит. А вот, однако, скоро лед накатит с моря, и эту речку до весны не сыщешь.
Пресную воду трудно добывать, как и тепло для людей, как корм для скота. В колодцах вода солоноватая, а часто и совсем соленая.
– Бывает же такая вода вкусная! Прямо совсем несоленая! Хорошо водой обед заглушить! Спасибо, казак! – подтвердил матрос Конев, тоже управившийся с обедом, принимая полный ковш из рук подобревшего Андриана Кузнецова.
Вечером оленья парка [4] Таркуна лежала горой на нарах, а его новые торбаса валялись под столом. Гиляк босой сидел у вновь сложенной печи. Он сходил в тайгу с Коневым, Калашниковым и Беломестновым. На нартах притащили тушу зверя.
– Пусть остается ночевать, – говорили в казарме.
– Надо дозволение от поручика Воронина.
– Сегодня баня. Пусть помоется.
– Можешь спать тут на нарах, места хватит, – стараясь сгладить свою вину, говорил больной старик Мокринский. – Сходи в баню, хорошо там! Для своего удовольствия!
Подобин пошел к капитану просить от имени команды позволения помыть гиляка и оставить его ночевать в казарме.
… В бане душно. Жар пышет от раскаленных камней. Подобин плеснул ведро ледяной воды на каленые камни. Зашипело. Пар хлынул белой пеленой. В клубах его Подобин, Фомин, Конев. Таркуна потянули туда же.
– Ты совсем разденься, штаны-то сними, не бойся. Не стыдись.
– А теперь плесни на него горяченьким. Не бойсь, Таркун, смотри, мы уважение завсегда сделаем. Да ты не кричи как резаный.
Таркуна вдруг принялись хлестать вениками.
– Чего дерешься? – заорал гиляк, понимая, однако, что ему стараются угодить.
– Ну и меня вениками, пожалуй! Ну-ка возьми и сам хлещи теперь меня, – сказал Подобин, давая гиляку веник.
Гиляка опять окатили из ведра.
– Ты что? – не на шутку разъярился Таркун.
Подобин нагнул ему голову и намылил лохматые волосы. Кто-то поливал, потом ветошью терли спину.
«Такое баловство с кипятком! – думал гиляк. – Можно заживо свариться».
– Давай с дресвой, а то не берет…
– Белеет уж, белеет…
– Домой приедешь, баба на тебя не налюбуется, – сказал Иван. – Не признает, скажет: чей такой молоденький?
– А ты, Ванька, волосатый, как медведь, – надевая подаренное новое белье, отшучивался Таркун в предбаннике.
«Зимой вымылся! Этого еще не бывало, – удивлялся он в душе.
– Так терли и мыли, боялся, что сдерут кожу, зато теперь легко».
На другой день после молебна и пальбы из пушек и ружей солдаты и матросы прошагали по расчищенному месту около казармы перед капитаном, потом стали и разошлись. Парад окончился.
«Капитан какой молоденький, – думал Таркун, – и ростом небольшой. Если начальник – старик должен быть обязательно, как у маньчжуров. Старый – умный, а молодой – еще дурак!»
Бывая тут и видя издали Невельского, Таркун всегда хотел с ним познакомиться.
Присутствовавших гиляков пригласили в казарму на угощение. Гиляки садились вперемежку с русскими за большой стол, сложенный во всю длину казармы из досок. Всем подали мутовки с кашей, а детям – леденцы и сухари. Тут же сидел рядом со стариками сам капитан и тоже ел кашу.
– А как пушки, всегда у вас заряжены? – спрашивал Ивана Масеева какой-то гиляк.
– Или как ружье – заряжается, когда надо стрелять? – приставал другой.
– По уставу! – отвечал Масеев.
– Что такое устав?
Устав нашелся у молодого солдата. Боцман Салов на днях велел ему выучить раздел: «Нижние чины и лошади».
Капитан после ужина позвал к себе некоторых гиляков.
Влезгун – патлатый, сутулый искиец лет семидесяти, с соловыми глазами, торговавший в зимнем стойбище водкой, – остался в казарме. Сидя рядом с Таркуном, он вспомнил Джонку-китолова, что придет летом и привезет много рому, тогда будет веселей, и что с Джонкой он кашу не ест. Матросы позвали Таркуна в свою компанию.
– Сыграем в дурака, – тасуя колоду, сказал Подобин.
Таркуну хотелось пойти к капитану. Но он сел играть в карты.
Четверо казаков взяли ружья и оделись в тулупы. Они выстроились перед казармой, и коренастый боцман повел их. У пушек сегодня двое часовых, у склада – один и у флага, где молились и стреляли, – тоже часовой. Часовые время от времени меняются. Все выпили по чарочке, но пьяных нет. В казарме у стойки с ружьями тоже стоит часовой и никому не позволяет трогать оружие.
Иван Подобин стал собираться с Таркуном к капитану. По дороге гиляк доказывал, что валенки – дрянь, а не обутки, ноги в них преют и от этого болят; ступню надо заворачивать в траву, и мороз не застудит. Есть такая теплая трава. Тогда обутки можно носить легонькие.
Вошли в сени к Невельским, очистили метелкой ноги. Вышла Дуняша, служанка Невельских. Шея у Таркуна вытянулась, стала тонкой, голова задрожала. За дверью слышны голоса. Сильно пахло табаком. Дуняша позвала капитана.
Быстро вышел Невельской. Распахнул боковую дверь в кухню, где горела свеча и где кто-то маленький, седой и курчавый, возился с посудой. Дуняша прошла туда же, пособлять.
– А-а! Милости просим, – сказал капитан, обращаясь к Таркуну.
– К вам, Геннадий Иванович, приятель мой, – пояснил матрос.
Невельской обнял гиляка и поцеловал в обе щеки. «Верткий и ловкий сам, как соболь, – решил Таркун, – лапы цепкие!» Капитан поблагодарил Подобина и отпустил, а гиляка повел в большую комнату.
Стол там сдвинут к стене. На полу, посреди комнаты, поджав ноги, сидели старые гиляки в нерпичьих шкурах. Капитан подвел Таркуна и предложил садиться. Лохматые старики потеснились. Таркун робко опустился. Капитан устроился на низком табурете. Рядом с ним Ездонок, важный старик из стойбища Пуир на устье Амура, неподалеку от деревни, где живет Таркун.
Все с трубками, дым валит клубами. То и дело руки тянутся к коробке с табаком.
Ездонок продолжал рассказывать. Переводил узколобый, горбоносый гиляк Питкен, здешний, из стойбища Иски. Большие верхние зубы у него выдались наружу так, словно он всегда смеется. Он служит в экспедиции. По левую руку капитана – лицом в один цвет с гиляками – Воронин. Таркун знал его немного. Вчера по его приказанию приказчик выдал Таркуну белье.