Его костлявое лицо-череп обтянуто коричневой кожей, цвет которой выглядит еще темнее по сравнению с белой длинной бородой, пожелтевшей около рта. Из-под войлочного колпака ясно и внимательно смотрят бесцветные глаза.
Он возится с долбленым жбанком-дуплянкой, наполняет его медом, прикрывает деревянным кружком и обматывает лыком.
Услышав треск кустов и торопливые шаги внука, усмехается и бросает косой взгляд.
– Опять бегал по степи, как жеребенок? – добродушно замечает старик.
Но внук не слышит его. Он уже напился из колоды холодной воды, сутулясь присел у костра и подкладывает в огонь сухие палки. При этом дергает худыми плечами и выставляет лопатки.
– Чудной растешь ты, Савмак, – замечает, не повышая голоса, старик, – по росту – вроде пора уже парнем быть, а весь вид твой и нутро совсем как у дитяти малого.
– А в степи я видел ослов. Ух, гоняют, как ветер!
– Ты что, ослам под пару быть хочешь?.. Тоже гоняешь! С ребятами не водишься, работать не любишь!.. А старшина ворчит, ругается!
– Как не люблю работать? – вскидывает внук кудлатую голову. – Я работаю!.. Вот побуду у тебя, помогу тебе и опять пойду в поле, куда старшина пошлет. Хочется мне побыть в степи, посидеть на кургане, посмотреть всё… Разве это плохо?
– Что это всё?.. В степи многого не увидишь!
– А если ехать далеко-далеко! Верхом на коне. Тогда можно увидеть много!..
Савмак устремляет взор мимо деда и пчельника, в те самые голубые просторы, в которых ничего особенного будто и нет, а что-то зовет, манит, заставляет сладко сжиматься сердце и отстукивать неслышным голосом: «Вперед! Вперед!» Там, далеко, есть что-то особенное. Но что?.. Вот поглядеть бы!..
Старик внимательно, с любовью и внутренней печалью смотрит на внука и опускает сморщенную ладонь на его взлохмаченную голову.
– Очнись!.. Рано попал ты на глаза степным духам!.. Полюбился им! Заманят они тебя, несчастного, заведут!
– А куда?.. Куда, дедушка, они заведут меня? – с живостью спрашивает внук. – Ну, пусть заведут, я хочу посмотреть всё…
– Опять всё!.. Да ведь не под силу человеку всё увидеть!.. Жизни не хватит!.. Свет велик!..
– А почему?.. Надо ехать и ехать все вперед!.. Увидишь, как люди живут, по морю корабли ходят, по земле разные звери бегают…
Нет, не то!.. Мальчишка не мог передать того, что томило и звало его, не понимал, чего он хочет. Он только начал открывать глаза на мир, чувствовал непонятное волнение. И сейчас опять убежал бы туда, на курган, смотреть на вечереющее небо и слушать беззвучные сказки собственного сердца.
– Вчера большая ватага конных проезжала мимо той вышки, что справа.
– Ты видел? – насторожился старик.
– Видел своими глазами. Все с копьями… А ты уже не смог бы драться копьем?
– Драться копьем?.. Когда-то дрался. Прошло мое время. Душа стала летучей, вот-вот выпорхнет из тела – и была такова!
Баксаг наклонился к костру и стал помешивать деревянной ложкой кашу в закоптелом горшке.
– Счастливый ты, дедушка! Много видел, на коне скакал, воевал…
– В те времена мы все верхом ездили и носили оружие. Нельзя было иначе. Очень беспокоили нас степные сколоты. Хлеба они, как и сейчас, не сеяли, а грабить любили!.. Приходилось пахать, держа одной рукой ручку плуга, а другой – меч!
– А оружие кто вам давал?
– Сами ковали. Да и от греков боспорских получали немало. Не даром, а в обмен на хлеб, просо, полбу. Тогда царские земли до нас не доходили, и мы считались свободными сатавками. Я уже рассказывал тебе. Тогда мы жили между кочевниками, что в степях на западе, и эллинами на востоке. С одними воевали, с другими торговали.
– Сколь дивно это!.. Я тоже хотел бы пахать с мечом в руке!.. Тогда ведь лучше было?
– Всякое бывало. В те времена мы сами себе хозяева были.
Земля принадлежала богу Папаю. Кто ее пахал, тому она и родила. И если удавался урожайный год, то всем хлеба хватало до нового. И дань царю скифскому вносили, и эллинам в обмен за одежду и железо отдавали немало. Ну и сами ели почти всегда досыта.
– А теперь хуже, правда?
– Теперь землю взял себе боспорский царь Перисад, дай ему бог здоровья. Для него хлеб сеем, а не для себя… Уродило или нет, все едино – царю хлеб, а нам мякина!..
Баксаг вздыхает и, накрошив мелко кореньев, бросает их в кашу. Полуслепой Аримасп, махая кудлатым, усаженным репьями хвостом, смотрит на старика слезящимися глазами. Он тоже стар и доживает век на пчельнике вместе с хозяином.
Все трое ужинают. Люди – деревянными ложками из глиняного горшка, собака – из дубового корытца. Беседа продолжается.
– А какой он, царь?
– Когда-нибудь увидишь… Может, угодишь нашему старшине, он возьмет тебя на праздник к Великому дубу. Там и царь бывает.
Савмак хорошо знает о празднике урожая, и его сокровенная мечта – попасть туда. Он вздыхает.
– Да, я хотел бы поклониться священному дубу. А еще больше хочу воевать, как ты воевал в старину!.. Со степняками!
– Теперь все изменилось. Степная Скифия живет по-иному. Раньше скифский царь никогда не появлялся в наших степях чаще одного раза в году. Жил он где-то далеко, на реке Борисфене… А ныне он город построил, Неаполь, и поселился в нем. Имя царю – Скилур… Мудрый царь!.. Он запретил своим витязям нападать на нас и грабить, но задумал всю Тавриду забрать себе… И Боспор тоже… Эллинов хочет совсем изгнать!
– Изгнать? Нехорошо это!.. Они же помогали вам воевать против степняков. Оружие вам давали.
Старик опустил ложку и с удивлением, смешанным с досадой, поднял седые брови. Словно впервые увидел внука.
– Смотрю я на тебя, Савмак, и дивлюсь. Ростом ты выше меня скоро будешь, а глуп. Не разумеешь – где добро, где худо! Куда глупее Аримаспа.
Пес, услышав свою кличку, поднял тупую морду и замахал свалявшимся хвостом.
– Сам рассказывал, дед, а теперь сердишься! – насупился внук, облизывая ложку.
Он не понимал, за что сердится старик.
– Поживешь – поймешь.
– А ты расскажи мне толком, вот я и пойму.
– Не сейчас. Уже вечереет, пора принести жертву духам ночи.
Солнце касалось верхушек кустов и стало огненно-красным.
Баксаг успел до сумерек совершить медовое жертвоприношение меж двух шестов с надетыми на них лошадиными черепами, как известно, отгоняющими от ульев злых ночных демонов.
Закончив это важное дело, старик совершил молитву и, опустившись на обрезок колоды, подбросил хвороста в костер. Внук лежал на животе и дремал, держа во рту сухой стебелек донника.
– Завтра пойдешь в деревню, отнесешь старшине вот этот жбанок меду и скажешь, чтобы приехал забрал весь мед, что я снял… Да не груби старшине! Если что заставит делать – не огрызайся, а выполни, как надо!
– Все равно не возьмет на праздник-то.
– До праздника далеко. И нечего думать о нем. Охо-хо! Совсем стар стал я. Так вот лег бы и уже не вставал. Тянет меня земля к себе.
Дед вздохнул и оглянулся вокруг. Солнце уже закатилось, кусты почернели, только самые верхушки тополей чуть золотились.
– Устал я жить. Лишь вода течет не уставая. Пора мне к предкам!
– Ну зачем, дедушка, говоришь такое! – досадливо возражает внук.
– Ну, ну… не буду. Жаль, что умру женской смертью, у очага. А не так, как умирали отцы наши, на поле битвы, борясь за свободу… Да и не один я… Гибнет народ сатавков. Кто посмелее – в степи бежит, а кто на корню засыхает, а то еще хуже – в полные рабы к эллинам попал!.. О богах забывают, на могилы отцов не ходят. Зато и семьи стали малолюдны.