Джордж протянул руку мистеру Вильсону с достоинством владетельного принца. Добрый старик горячо пожал ее и, робко оглядевшись, взял свой зонтик и вышел.
Джордж несколько секунд стоял в задумчивости, не отводя взгляда от закрывшейся двери. Внезапно какая-то мысль мелькнула в его мозгу, он бросился к двери и распахнул ее.
— Мистер Вильсон! — крикнул он. — Еще одно слово.
Вильсон вернулся. Джордж, как и в первый раз, запер дверь на ключ. Некоторое время он простоял в нерешительности, опустив глаза. Затем, словно сделав над собой усилие, поднял голову.
— Мистер Вильсон, — сказал он, — вы вели себя по отношению ко мне как друг. Разрешите мне попросить вас сделать еще одно доброе дело.
— Я слушаю тебя, Джордж.
— То, что вы говорили раньше, сэр, — правда. Надо мной нависла страшная опасность. Если я умру… у меня на всем свете нет никого, кто заплакал бы обо мне… — Слышно было, с каким трудом дыхание вырывалось из его груди. Он постарался овладеть собой и продолжал: — Меня бросят в яму, как собаку, и никто даже не вспомнит обо мне… никто, кроме моей бедной жены. Бедняжка, как она будет горевать… Не согласитесь ли вы каким-нибудь способом переслать ей эту булавку? Она подарила ее мне однажды на Рождество. Дорогая моя деточка… Передайте ей эту вещицу и скажите, что я ее любил до самого конца. Вы сделаете это, сэр? Сделаете? — проговорил он срывающимся голосом.
— Разумеется, сделаю, бедный мой мальчик, — произнес старик со слезами на глазах. Голос его дрожал.
— Скажите ей, — продолжал Джордж, — чтобы она перебралась в Канаду — это последний мой завет ей. Скажите ей, чтобы она вырастила нашего мальчика свободным человеком. Тогда ему не придется переносить тех страданий, которые перенес я. Передайте ей это, мистер Вильсон.
— Хорошо, Джордж, я все передам ей. Но я уверен, что ты не погибнешь. Выше голову! Будь мужественен. Ты славный парень. Уповай на божью милость, Джордж. От всей души желаю тебе, чтобы ты добился… добился… Да, желаю тебе это…
— Есть разве бог, на которого можно возлагать надежды? — сказал Джордж с такой горячностью, что слова замерли на устах старика. — То, что мне пришлось видеть в жизни, заставило меня не раз усомниться в том, существует ли бог. Вы, белые христиане, не знаете наших мыслей. Для вас бог, может быть, есть, для нас его нет.
— Мальчик мой, мальчик, не давай волю таким мыслям! — воскликнул старик, готовый разрыдаться.
— Благодарю вас за все, — произнес Джордж, — благодарю за то, что вы так говорили со мной. Я буду всегда помнить вас.
Глава XII
Своеобразные картины из области дозволенной законом торговли
Мистер Хеллей и Том продолжали свой путь, погруженные каждый в свои размышления.
Любопытная вещь — разница в мыслях у людей, сидящих друг подле друга: люди едут в повозке, сидят рядом на одном и том же сиденье, у каждого из них одинаковые органы чувств, одни и те же картины проносятся перед их взорами… А между тем как глубоко различны их думы!
Вот хотя бы, к примеру, мистер Хеллей. Он размышляет о росте Тома, о ширине его груди, о цене, которую можно будет за него выколотить, если ему удастся сохранить его таким же упитанным и в таком же хорошем состоянии до продажи. Он думает о том, из скольких голов будет состоять стадо, которое он выведет на аукцион, размышляет о рыночной цене на мужчин, женщин и детей и о разных других вещах, связанных с его торговыми делами. Затем он не без самодовольства вспоминает о своем человеколюбии, о том, что многие другие его собратья по ремеслу надевают своим неграм кандалы на ноги и руки, а он, Хеллей, довольствуется только ножными кандалами.
Вот он оставил Тому руки свободными… Правда, до тех пор, пока он будет вести себя как следует. И Хеллей вздыхает о людской неблагодарности.
Он даже задает себе вопрос: достаточно ли Том оценил его доброту? Ведь сколько раз его обманывали негры, с которыми он хорошо обращался. Просто удивительно, как это он, несмотря ни на что, сохранил такое мягкосердечие!
Вытащив из кармана несколько газет, Хеллей занялся просмотром объявлений. Он не отличался особой грамотностью и поэтому имел обыкновение читать вполголоса, чтобы уши его могли проверить то, что читали глаза. Так, вполголоса, прочел он и следующее объявление:
АУКЦИОН
На основании постановления суда во вторник, 21 февраля, в городе Вашингтоне, штат Кентукки, поступят в продажу с аукциона негры, имена которых перечислены в прилагаемом списке:
Агарь — 60 лет,
Джон — 30 лет,
Бен — 21 год,
Саул — 25 лет,
Альберт — 14 лет.
Вырученная сумма идет в погашение долгов и на удовлетворение кредитов и наследников мистера Джоссе Блэтчфорда, эсквайра.
Подписали: Сэмюэль Морри,
Томас Флинт —
душеприказчики.
— Нужно будет взглянуть, — произнес Хеллей, за неимением другого собеседника обращаясь к Тому. — Вот видишь, Том, у меня подберется неплохая компания, которую я присоединю к тебе… чтобы тебе не было скучно. Нет ничего лучше доброй компании. Согласен со мной? Итак, мы прежде всего поедем прямехонько в Вашингтон. Там я помещу тебя в тюрьму на время, пока справлюсь с делами.
Том принял это приятное известие с невозмутимым спокойствием. Ему хотелось только знать, у многих ли из этих несчастных были жены и дети и переживали ли они разлуку с ними так же тяжело, как он. Нужно признаться, что обещание Хеллея посадить Тома в тюрьму не произвело особенно отрадного впечатления на человека, который всегда гордился своим безупречным поведением. Другое дело, если б он принадлежал к высшим кругам; тогда, возможно, он и не придал бы этому такого большого значения.
День прошел, и к вечеру Хеллей и Том удобно устроились в Вашингтоне: один — в гостинице, другой — в тюрьме.
На следующий день, около одиннадцати часов утра, у входа в здание суда собралась большая толпа народа. Одни курили, другие жевали табак, одни сплевывали, другие разглагольствовали, в зависимости от своих вкусов и привычек.
Все ждали открытия торгов. Мужчины и женщины, предназначавшиеся к продаже, сидели в стороне отдельной группой. Они тихо разговаривали между собой. Женщина, значившаяся в объявлении под именем Агарь, по лицу и фигуре была типичная африканка. Возможно, что ей действительно было шестьдесят лет, но она казалась гораздо старше: болезнь и непосильная работа состарили ее раньше времени. Она была почти слепа, руки и ноги ее были скрючены ревматизмом. Рядом с ней стоял ее сын — невысокий, но живой и красивый четырнадцатилетний мальчик. Это был последний оставшийся при ней отпрыск некогда многодетной семьи, которая на глазах несчастной матери постепенно распродавалась на южных невольничьих рынках. Несчастная старуха держалась за него обеими руками и со страхом и беспокойством вглядывалась в тех, кто осматривал его.
— Не беспокойся, тетушка Агарь, — произнес старший из негров. — Я говорил с мистером Томасом, и он сказал, что надеется продать вас обоих вместе.
— Пусть они не думают, что я не могу работать! — воскликнула Агарь, поднимая вверх свои трясущиеся руки. — Я могу готовить, мыть, чистить посуду. Я еще заслуживаю того, чтобы меня купили.
Хеллей между тем, пробившись сквозь толпу, подошел к старшему из негров, заставил его открыть рот, проверил челюсти, простукал согнутым пальцем зубы, приказал ему выпрямиться, согнуться и проделать ряд движений, при которых можно было проверить качество его мускулатуры.