Выслушав доклад Хмельницкого о нарушении государственного порядка в Чигирине, подстароста лишь безнадежно, даже, как показалось Хмельницкому, как-то недоверчиво отмахнулся, потребовав, чтобы его не беспокоили до утра.
Но подпоручик Лащ не утихомирился. Еще с большим шумом, хотя и с меньшей наглостью, разъезжал он по Чигирину, устраивал на постой прибывшие войска. Плотникам он велел установить на площади кол и сколотить гроб, обив его дамасским шелком. Завтра тело полковника будет установлено рядом с местом казни кобзаря. Пусть, заявил подпоручик, не только преступник увидит свою жертву, но и непокорные чигиринские бунтовщики почувствуют всю тяжесть этого преступления против польской Короны.
Вечером снова пошел дождик, в этот раз мелкий, как осенью. Ночь наступила внезапно; люди попрятались в хаты, а жолнеры, охранявшие погреб и плотников, — под стрехи. Необычной тишиной были охвачены улицы и подворья. Даже петухи умолкли, будто прислушиваясь, как стучат дробные, частые капли.
Именно в это время во дворе староства появился мальчик, незаметно проскользнувший сюда и остановившийся вблизи жолнера, стоявшего на страже. Мальчик был накрыт мокрым пестрым рядном и держал под ним какую-то ношу. Если бы он так же прижался к стене погреба, укрываясь от потоков воды, стекающих с крыши, как это делал жолнер, то, наверное, и до утра мог бы простоять здесь незамеченным. Но мальчик сам заговорил приниженно, коверкая слова и стуча зубами, словно от холода, хотя шел теплый летний дождь.
— Стриячку, жовнеже! [11] — произносил он заученные слова. — Я… я есмь поводырь несчастного кобзаря, который сидит в погребе. Харчей хочу передать ему, если милостив будет пан жовнер. Целые сутки человек голодный… Пан разрешит?
В первый момент жолнер так испугался, что отскочил в сторону, прямо под дождь. Потом, придя в себя, подошел вплотную к мальчику, сдернул с него рядно и увидел, что тот держал в руках, прижимая к животу, деревянный ковш с едой. Все это выглядело вполне естественно, а искреннее горе мальчика тронуло сердце даже жолнера. Но всем им велели следить, не бродит ли где меж хат или в кустарнике вот этот малыш, и, обнаружив, схватить его немедленно, ибо он должен понести то же наказание, что и его слепой хозяин. Этот приказ, очевидно, был известен мещанам и казакам Чигирина. Мартынка могли предупредить, даже спрятать или вместе с другим слепым отвезти хотя бы на Запорожье. А он… сам пришел, признался и просит разрешения передать харчи преступнику.
Замешательство жолнера длилось недолго. Опомнившись, он нахмурился и, подбадривая себя напоминанием о награде за бдительность, сурово крикнул:
— Пся крев, мальчишка сопливый! Как ты попал сюда, минуя стражу?
— Ливень вон какой, дяденька. Прошел под тыном. Я такой маленький, за тыном меня не видно… Пан разрешит передать слепому?
Жолнер настолько овладел собой, что даже шлепнул мальчика несколько раз по спине и выбранил его. Затем крикнул другому часовому, стоявшему на крыльце дома староства, чтобы тот спросил у пана Лаща, можно ли передать узнику еду.
— Поводырь его естем! — крикнул Мартынко, словно боясь, что в доме не будут знать, кто принес еду слепому, и поэтому не разрешат передать ее.
На крыльце вскоре появился сам Лащ, раздетый и пьяный. Он не вышел на дождь, а лишь наклонился через перила, но тут же отпрянул назад — струи воды потекли ему за шею — и сердито крикнул:
— Где тен лайдачий пшевудник? [12]
— Тут я, вуечку [13] . Хотел было и кобзу захватить… — простодушно отозвался мальчик.
Вместо ответа подпоручик бросился вперед, будто хотел перепрыгнуть через перила и, может быть, тут же разорвать на части этого дерзкого поводыря.
Но в тот же момент отскочил и, со злостью бросив ключи жолнеру, приказал:
— Мальчишку бросить в подвал! Еще один кол поставить!.. — И он снова направился в дом. Потом, уже в дверях, крикнул: — Харч отобрать, ключи — мне!..
Мартынка схватили, как щенка, за загривок и бросили в подвал, за дубовую дверь. Он несколько раз перевернулся на каменном полу, тяжко застонал и заохал. А кобзарь в это время стоял задумавшись, опираясь на большую дубовую бочку. Он прислушивался к возгласам, долетавшим в погреб, к бряцанью замка. Зазвенели ключи, потом за дверью стало тихо, а рядом кто-то стонал, вскрикивал…
— Кто тут стонет? Я слепой, сумею ли помочь… — отозвался кобзарь, отходя от бочки.
— Это я, дядя Карпо! Мартынко!.. Проклятый жолнер так толкнул меня, что чуть было ребра не вывернул, — ответил Мартынко, охая.
— Мартынко, дитя мое! И тебя палачи схватили?..
— Тсс, дядя… Федор! Вы теперь уже не дядя Карпо Богун, а кобзарь Федор, дядя Федор, ой…
Мартынко шел сквозь темноту подвала на голос, а приблизившись к кобзарю, припал к его ногам и, всхлипывая, зашептал:
— Не спрашивайте меня, дядя Федя, а слушайте, так мама наказывала. Сын субботовского хозяина Хмельницкого сказал, что в погребе под большой бочкой есть ход… Мама велела называть вас Федором, а того мальчика Богданом, потому что он богом дан вам для спасения. Казаки в кузне зубок отковали, а мама привязала его мне на живот под рубаху. Станем этим зубком стену в нижнем погребе долбить. А казаки будут поджидать нас в челне… Богдан сказывал, что ход из подвала должен быть здесь, под большой бочкой. Сынок урядника хочет стать казаком, о вашем спасении заботится… Попробуем, дядя Федор? Проклятый жолнер даже харчи ваши отобрал…
Богун тихо свистнул в ответ, ласково поглаживая Мартынка по мокрой головке. А тот отвязал закаленный зубок и вложил его в руку кобзаря.
— Пощупайте, какое отковали… Только у меня на груди что-то мокро, — наверно, кровь от царапин. Да заживет… А зубок и как оружие пригодится…
Кобзарь, взяв в руки сталь, согретую теплом детского тела, дрожал как в лихорадке.
— Пригодится, Мартынко! Еще как пригодится. Теперь-то я живым им не дамся!.. Значит, я теперь Федор, а сын Матрены-переяславки, говоришь, казаковать хочет? Хорошая примета. Придет час расплаты и для вас, палачи-шляхтичи, проклятые изверги…
— Они уже поставили на площади колы, наутро казнь готовят.
Богун повернулся и взялся руками за бочку.
— Ну, господи, благослови! Мартынко, я подниму бочку, а ты говори, куда двигать.
Мартынко, уцепившись за низ бочки, ползал вокруг нее на четвереньках. Бочка с трудом подалась, ее дно оторвалось от каменного пола, и она стала наклоняться. Мальчик пошарил руками под нею.
— Есть ход! — шепнул он.
Бочка медленно опускалась вниз, однако положить ее набок не удавалось, ибо верхними уторами она уперлась в стену. Слепой тоже присел и стал шарить руками по полу.
— Мартынко, где ты? — спросил он.
— А я тут, в яме. Дядя Федор, спускайтесь вниз!..
Кобзарь опустил ноги в яму, нащупал каменные ступеньки, круто шедшие вниз. Опустившись примерно на два человеческих роста, он пошел по какому-то узкому коридору в ту сторону, откуда доносилось тяжелое дыхание мальчика.
— Сынок, что там? — спросил кобзарь, двигаясь вдоль стены.
— Снова бочка. Никак не сдвину ее… — кряхтел Мартынко.
— А ты и не тронь ее. Еще упадет, шуму наделает. Подожди, давай вдвоем.
Богун лег на пол, ногами уперся в каменную стену, а плечами в низ бочки и отодвинул ее настолько, чтобы можно было пролезть мимо нее в просторное помещение.
Кобзарь ощупью обошел и этот подвал. Он убедился, что выйти из него нельзя, ибо единственные кованые двери были заперты снаружи, со стороны другого погреба, которым пользовался шинкарь.