Когда на экране прошли заключительные кадры, Элейн подошла к магнитофону и включила перемотку. Стоя ко мне спиной, она сказала:
— Я, кажется, говорила тебе, сколько раз смотрела этот фильм? Пять или шесть? И каждый раз все надеюсь, что на этот раз будет по-другому, что Джона Кассаветеса не убьют в самом конце. Он скверный человек, но все равно сердце разрывается, когда его убивают, правда?
— Да.
— Потому что им все удалось и они уже вырвались на свободу, а тут неизвестно откуда прилетает эта последняя пуля — раз, и он убит. Джон Кассаветес тоже умер, да? Кажется, в прошлом году?
— По-моему, да.
— И Ли Марвин тоже, конечно, умер. Ли Марвин, и Джон Кассаветес, и Роберт Райан, и Роберт Уэббер. Кто еще?
— Не знаю.
Она стояла передо мной, глядя на меня сверху вниз.
— Все умерли, — сердито сказала она. — Ты когда-нибудь это замечал? То и дело кто-нибудь умирает. Даже эта сволочь аятолла умер, тот сукин сын с тряпкой на голове, а мне казалось, что он будет жить вечно. Они убили этого мальчика, да?
— Похоже на то.
— Точно. Они мучили его, и трахались с ним, и снова мучили, и снова трахались, а потом убили. Мы это только что видели.
— Да.
— Что-то у меня в голове все перепуталось, — сказала она, отошла и плюхнулась в кресло. — В «Грязной дюжине» людей убивают направо и налево, всех этих немцев и кое-кого из наших, ну и что? Смотришь, и ничего особенного. Но этот фильм, эти двое психов и мальчишка…
— Это было взаправду.
— Как же можно делать такие вещи? Я сама не вчера родилась и не такая уж наивная. По крайней мере, мне так кажется. Может, я ошибаюсь?
— Да нет, мне тоже всегда так казалось.
— Господи, я нормальная женщина, много чего повидала на своем веку. Да чего там, давай говорить прямо — я шлюха.
— Элейн…
— Нет уж, дай договорить, мой милый. Это вовсе не самобичевание, а просто констатация факта. Я занимаюсь таким делом, что далеко не всегда вижу людей в самом лучшем свете. Я знаю, что мир полон извращенцев и психов. Прекрасно знаю. Знаю, что есть люди со странностями, которые любят всякие переодевания, любят наряжаться в кожу, резину или меха, и связывать друг друга, и играть в дурацкие игры, и все такое. И я знаю, что есть люди, которые не выдерживают, срываются с резьбы и делают ужасные вещи. Один такой меня чуть не убил, помнишь?
— Как сейчас.
— Я тоже. Ну, ладно. Прекрасно. Такова жизнь. Бывают дни, когда мне кажется, что пора бы кому-нибудь одним махом покончить со всем этим человечеством, но вообще-то пока что я еще могу терпеть. Только такое вот свинство у меня просто в голове не укладывается. Правда.
— Понимаю.
— Я как будто вся в дерьме, — сказала она. — Пойду приму душ.
6
Я бы позвонил Уиллу утром, как только встал, только не знал, где его искать. Я знал о нем много глубоко личных вещей. Знал, что он начал пить микстуру от кашля, когда ему было двенадцать, знал, что его невеста порвала с ним после того, как он в пьяном виде сцепился с ее отцом, знал, что его нынешняя семейная жизнь не ладится с тех пор, как он бросил пить. Не знал я только, как его фамилия и где он работает, поэтому надо было ждать собрания, которое начиналось в восемь тридцать.
Он явился в церковь Святого Павла сразу после начала, а в перерыве кинулся ко мне и спросил, смогли я посмотреть фильм.
— Конечно, — сказал я. — Всегда его любил. Особенно то место, где Дональд Сазерленд изображает генерала и устраивает смотр войскам.
— Господи, — сказал он, — я просил вас посмотреть именно этот фильм — тот, что на кассете, которую я дал вам вчера вечером. Разве я вам не сказал?
— Я просто пошутил, — ответил я.
— Ах, вот что.
— Я все видел. Не скажу, что получил от этого удовольствие, но видел все, от начала до конца.
— И?
— И что?
Я решил, что мы вполне можем пропустить вторую половину собрания. Я взял его под руку, мы вышли из зала, поднялись по лестнице и оказались на улице. На другой стороне Девятой авеню какой-то мужчина препирался с женщиной из-за денег, и их голоса далеко разносились в теплом вечернем воздухе. Я спросил Уилла, откуда у него эта кассета.
— Вы же видели этикетку, — ответил он. — Из прокатного пункта рядом с моим домом, сразу за углом. Перекресток Шестьдесят Первой и Бродвея.
— Вы взяли ее напрокат?
— Да. Я уже смотрел этот фильм. Мы с Мими смотрели его несколько раз, но на прошлой неделе по телевизору показывали продолжение, и нам захотелось посмотреть самый первый вариант. А что мы увидели, вы знаете.
— Знаю.
— Какая мерзость. Черная порнуха — так это, кажется, называется?
— По-моему, да.
— Я еще ни разу такого не видел.
— Я тоже.
— Правда? Я думал, раз вы полицейский, и детектив, и все такое…
— Никогда не видел. — Он вздохнул:
— Ну и что нам теперь делать?
— Что вы имеете в виду, Уилл?
— Пойти в полицию? Не хочется впутываться в такие дела, но мне будет не по себе, если я просто закрою на это глаза. В общем, наверно, все сводится к тому, что я хочу попросить у вас совета, как мне быть.
Скандал на той стороне улицы все продолжался. «Отвяжись от меня! — орал мужчина. — Отвяжись от меня, сука!»
— Расскажите мне толком, как к вам попала эта кассета, — сказал я. — Вы вошли в прокатный пункт, взяли ее с полки…
— Там кассеты с полок не берут.
— Разве?
Он объяснил, как это делается: у них выставлены картонные футляры от кассет, каждый выбирает футляр, отдает продавцу и обменивает на кассету, которая в нем была. Уилл состоял членом клуба при этом прокатном пункте, так что ему просто выдали кассету и взяли с него деньги за сутки проката. Что-то около двух долларов.
— И это было на углу Бродвея и Шестьдесят Первой?
Он кивнул:
— Ни то вторая, не то третья дверь от угла. Рядом с баром «Мартин».
Я знал этот бар — большой зал с окном, как в «Бларни Стоуне», дешевая выпивка и горячие закуски на мармите. Много лет назад у них в витрине красовалось объявление, что «счастливый час», когда выпивка отпускается за полцены, там с 8 до 10 утра. Ничего себе «счастливый час» — в восемь утра!
— До которого часа они работают?
— До одиннадцати, по-моему. А по выходным — до полуночи.
— Пойду поговорю с ними, — сказал я.
— Прямо сейчас?
— А почему бы и нет?
— Ну, не знаю. Вы хотите, чтобы я пошел с вами?
— В этом нет необходимости.
— Вы уверены? Потому что если так, то я, пожалуй, вернусь и посижу до конца собрания.
— Конечно.
Он двинулся было назад, но потом обернулся:
— Да, Мэтт. Я должен был вернуть фильм вчера, так что они могут потребовать плату еще за один день. Сколько бы там ни было, дайте мне знать, и я вам верну.
Я сказал, что об этом он может не беспокоиться.
Прокатный пункт действительно оказался там, где говорил Уилл. Прежде чем идти туда, я заглянул к себе и захватил кассету. В зале находилось человек пять посетителей, которые просматривали каталоги, а за прилавком стояли мужчина и женщина. Обоим было за тридцать, лицо мужчины заросло двух-трех-дневной щетиной.
Я решил, что главный тут он: если бы хозяйкой была женщина, то она, скорее всего, велела бы ему пойти домой и побриться.
Я подошел к нему и сказал, что хотел бы поговорить с управляющим.
— Я хозяин, — ответил он. — Это вас устроит?
Я показал ему кассету:
— Насколько я знаю, эту кассету взяли у вас.
— Этикетка наша, значит, и кассета наша. «Грязную дюжину» все время спрашивают. Что-нибудь неладно? Вы уверены, что дело в кассете, — может, просто давно не чистили головки?
— Один ваш постоянный клиент взял ее у вас два дня назад.
— И вы возвращаете вместо него? Если это было два дня назад, придется доплатить.