Я показал ваше письмо и литературу друзьям и знакомым из компании, и среди них нашлось немало согласных подписать вам письмо, поскольку в последнее время не было конфликтов, которые бы попали в газеты. Эти люди готовы расписаться на обороте такого письма, и, если у вас есть какие-либо еще для меня поручения, я согласен их выполнить. Большое спасибо вам за интерес к нашим местным проблемам.
Искренне ваш
Чарлз Р. Гамильтон”.
Закончив читать третье письмо, я перевернул его и обнаружил подписи на обороте. Большинство из них были сделаны ручкой, но некоторые карандашом. Всего я насчитал их двадцать пять.
– Кажется, подписей не слишком-то много, правда? – спросил меня Уолтер. – Двадцать пять, а на фабрике работает тридцать пять сотен человек. – Он откинулся в кресле, оставив одну руку небрежно лежать на столе ладонью кверху. – У них там обычно действует правило правой руки, правило приближения, – сказал он. – До меня, да еще и до войны. На каждого человека, который говорит, что он за вас, и желает под этим подписаться, найдутся еще пять, которые тоже за вас, но боятся подписывать что бы то ни было. Однако с довоенных времен это соотношение выросло. Теперь оно примерно пятьдесят к одному. – Уолтер кивнул в сторону папки у меня в руках. – Эти двадцать пять подписей означают, что почти четыре сотни рабочих за нас, готовы и хотят вступить в наш профсоюз. И если следовать статистике, мы имеем даже более низкий процент, чем те семнадцать, которые получили девять лет назад.
Внезапно он наклонился ко мне через стол и сказал:
– Но на этот раз статистика неверна. Разве этот парень Гамильтон разговаривал со всеми на фабрике? Нет. Он побеседовал только с частью своих друзей и сослуживцев. А если следовать статистике, ему надо было поговорить с тремястами семьюдесятью пятью рабочими, которые на нашей стороне, чтобы раздобыть двадцать пять подписей. Но он не разговаривал с таким числом рабочих. Вероятнее всего, он поговорил с пятьюдесятью рабочими фабрики, и половина из них были так решительно настроены, что согласились поставить свою подпись. Таким образом, мы получили ситуацию, при которой статистика совершенно сошла с ума. Мы приедем в этот город, и рабочие будут бросать розы к нашим ногам.
– Мы туда поедем? А как же быть с этим господином Фрименом?
– На прошлой неделе он ушел в отпуск. Обычно в таких случаях все дела стопорятся до его возвращения из отпуска, но я попросил этот вопрос поручить мне. Из-за вас, Пол. Вы получили счастливую возможность: у вас на глазах появится новый профсоюз, и это будет ваш первый успех у нас. Я предупредил шефа, что хочу взять вас с собой, чтобы показать приемы нашей работы в идеальной ситуации, и он сказал “отлично”.
– Я к нему присоединяюсь, – улыбнулся я, почувствовав возбуждение в преддверии новой работы, совсем непохожее на те чувства, которые испытывал, начиная прошлый практический семестр. – Когда мы отправляемся?
– Завтра. Вы ведь еще не нашли себе здесь жилье?
– Нет, я сразу пошел к вам, а вещи оставил в камере хранения, думал потом, знаете ли, оглядеться.
– Хорошо, сейчас нет смысла искать квартиру, мы можем пробыть в том городе месяц или больше. Я бы с радостью пригласил вас к себе, но у нас с женой маленькая однокомнатная квартира. – Он откашлялся в замешательстве и добавил:
– Там даже нам места не хватает.
– О, не стоит беспокоиться. Правда. Я сниму номер в гостинице на одну ночь.
– Давайте я его для вас закажу в гостинице, где мы обычно селим пожарного по вызову, – сказал Уолтер, потянувшись к телефону. – Сэкономлю вам пару долларов. Это не займет и минуты.
Он был искренне расстроен, что не мог приютить меня на ночь, и чувствовал, что обязан сделать что-нибудь для меня, чтобы как-то возместить это.
Уолтер договорился о номере для меня, дал мне адрес гостиницы и пачку брошюр, лежавших у него на столе, попросив прочитать за ночь, чтобы завтра мы могли их обсудить.
– Я заеду за вами около десяти, – сказал он. – Поедем на машине.
– Отлично.
Он вскочил и снова вышел из-за стола, и я переложил пачку брошюр в левую руку, чтобы обменяться с ним рукопожатиями.
– Думаю, вам понравится эта работа, Пол.
– Я тоже полагаю, что понравится.
За дверью, в маленькой желтовато-коричневой приемной, мне пришлось спросить у белокурой секретарши, как пройти к лифтам. Она с улыбкой объяснила, и я ушел, У меня мелькнула мысль назначить ей свидание – девушка была симпатичной, – тоненькая, в вашингтонском стиле, и, вероятно, не старше двадцати двух лет, – но мне предстояло прочитать все эти брошюры к утру, и к тому же поездка сюда в автобусе изрядно меня утомила. Однако, спускаясь в лифте, я признался самому себе, что не попытался познакомиться с девушкой потому, что у меня возникло ощущение, будто она слишком стара для меня. Частично в этом был виноват Уолтер, ведь при нем я почувствовал себя вдруг неловким юнцом, но он лишь усугубил ощущение, свойственное мне и до встречи с ним. Когда после окончания школы вы годик болтаетесь без дела, потом три года служите в армии и поступаете на первый курс колледжа в двадцать один год, – происходит некий временной сдвиг. Вы попадаете в компанию семнадцати – девятнадцатилетней молодежи и постепенно начинаете подстраиваться под них, вы невольно теряете два-три года в своем развитии. В армии судьба свела меня с мужчиной, которому было двадцать пять лет. Он умудрился уклоняться от военной службы достаточно долго, ради получения степени магистра по американской истории. Как-то раз в разговоре со мной он сказал, что армейская подготовка рассчитана на семнадцатилетних юношей с двумя классами средней школы и что программа подготовки значительно менее гибка, чем человеческий ум. “Абсолютно во всем, – сказал он, – я с каждым днем становлюсь все моложе”. Самому-то мне в ту пору было гораздо меньше лет, чем ему, и я не мог в полной мере оценить справедливость его высказывания, хотя и признавал, что во многом он ведет себя как ребенок, а не как мужчина под тридцать со степенью магистра. И, только поступив в колледж, я наконец понял, что он имел в виду, и не раз задавался вопросом, можно ли вернуть эти два или три напрасно потраченных года.
Выйдя из здания АСИТПКР, я отправился на автобусную станцию. После регламентированной кондиционером прохлады в офисе Уолтера влажность наружного воздуха, застывшего в неподвижности между белыми мраморными стенами небоскребов, казалась непереносимой. С трудом передвигая ноги по раскаленному асфальту, я внезапно осознал еще один результат своей инфантильности. Я не поговорил с Уотером о зарплате. Я знал, что мне обязаны платить пятьдесят три доллара и шестьдесят семь центов в неделю, но не имел понятия, когда мне их заплатят, в то время как у меня за душой оставалось всего тридцать четыре доллара. Надо будет сразу же узнать о деньгах завтра утром, хотя в самом худшем случае я смог бы попросить взаймы у Уолтера. Такой уж он человек.
Глава 2
Мы продвигались на север со скоростью шестьдесят пять миль в час по сто одиннадцатому шоссе. Уолтер правил казенным автомобилем – светло-серым “фордом” с пробегом менее шести тысяч миль – с завидной легкостью и даже небрежностью. Сидя за рулем, он выглядел значительным, солидным и уверенным в себе. Его светлые волосы отливали блеском на солнце. Правую руку он держал на руле, локоть левой выставил в окно и следил, как разворачивается перед ним серая лента шоссе. На заднем сиденье лежал его желто-коричневый кожаный портфель и коробки, набитые брошюрами, плакатами и листовками.