Из 1) семи писем первого сборника, значительно увеличенных; 2) четырех новых писем Игнатия к тарсианам, филиппийцам, антиохийцам, Герону; 3) письма Марии Кастабальской к Игнатию и ответного письма Игнатия к ней. Между этими двумя сборниками нельзя колебаться. Критики, начиная с Usserius, почти все согласны между собой в предпочтении сборника семи писем сборнику тринадцати. Нет никакого сомнения, что лишние письма в большом сборнике подлинные. Что же касается семи писем, находящихся в обоих сборниках, то их правильный текст над искать в малом сборнике. Многие частности в тексте большой коллекции ясно указывают руку интерполятора, что, однако, не мешает этой коллекции иметь большое критическое значение для составления текста, так как, по-видимому, интерполятор имел в своих руках прекрасный манускрипт, указания которого часто предпочтительнее имеющихся неинтерполированных манускриптов.
Находится ли, по крайней мере, сборник из семи писем вне сомнений? Он далек от этого. Первые сомнения высказала великая школа французской критики в XVII столетии. Сумер, Блондель высказали весьма серьезные возражения по поводу некоторых мест в коллекции семи писем. Даллье в 1666 году опубликовал замечательную диссертацию, в которой он отвергал весь сборник целиком. Несмотря на горячие возражения Пирсона, епископа Честерского, и сопротивление Котелье, большинство независимых умов - Ларок, Банаж, Казимир Узен присоединились к мнению Даллье. Школа, которая в наше время в Германии научно применила критику в истории происхождения христианства, пошла по тем же имеющим двухсотлетнюю древность следам. Неандр и Геслер остановились в сомнении; Христиан Бауер решительно отрицал все, ни одного послания он не помиловал. Этот великий критик не удовольствовался отрицанием, он объяснял. Он считал семь игнатьевских посланий подделкой II-го столетия, произведенной в Риме с целью дать основу все возрастающему с каждым днем авторитету епископата. Швеглер, Гилгенфельд, Воше, Фолкмар и позднее Шолтен, Перлейдерер с небольшим различием. Между тем многие знающие богословы, Ульхорн, Гефеле, Дрессель, продолжали искать в сборнике из семи посланий подлинные места, и даже отстаивать подлинность всего сборника. Одно время казалось, что важное открытие в 1840 году разрешит вопрос в эклектическом смысле и даст орудие в руки тех, которые пытаются произвести трудную операцию отделения в этих малохарактерных текстах истинного от искаженного.
Между сокровищами, приобретенными британским музеем из монастыря в Нитрии, Кюртон нашел три сирийских манускрипта; во всех трех манускриптах заключалось одно и то же собрание игнатьевских посланий, но в значительно более сокращенном виде, чем в обоих греческих сборниках.
В этих манускриптах имелись только три послания, - к эфесянам, к римлянам и к Поликарпу, и все три были короче греческого текста. Совершенно естественно явилась мысль, что, наконец, имеется подлинный текст Игнатия, более древний, чем интерполированные. Фразы, цитируемые Иринеем и Оригеном, как принадлежащие Игнатию, находились в этом сирийском варианте. Надеялись доказать, что подозрительные места там не находились. Бунзен, Ричль, Вейсс, Липсус потратили много энергии, чтобы поддержать эту мысль. Г-н Эвальд хотел навязать ее надменным тоном; но были выдвинуты весьма сильные возражения. Бауэр, Вордсворт, Гефеле, Ульхорн, Меркс взялись доказать, что эта маленькая сирийская коллекция - далеко не первоначальный текст, что она представляет собой обрезанный, сокращенный текст. Правда, не было ясного указания, чем мог руководствоваться человек, сокращавший его.
Но, разыскивая все признаки знакомства сирийцев с интересующими нас посланиями, пришли к заключению, что сирийцы не имели более подлинного, чем греческий текст игнатьевских посланий, но что им была известна коллекция из тринадцати посланий, которой и пользовался автор сокращенного текста, найденного Кюртоном.
Петерман много содействовал в этом разобрав армянский перевод разбираемых посланий. Этот перевод был сделан с сирийского; он также содержал тринадцать писем и заключал в себе все их наиболее слабые места. И в настоящее время почти все согласны в том, что к сирийскому тексту можно обращаться только как к варианту деталей в посланиях, приписываемых антиохийскому епископу.
Из вышесказанного видно, что у критиков существуют три различные взгляда на сборник из семи посланий, единственно заслуживающий обсуждения. Одно признают весь сборник апокрифическим, другие признают его почти подлинным [г-н Цан безуспешно поднял этот вопрос. Ignatus von Antiochien, Gotha, 1873]; некоторые стараются различить подлинные части сборника от апокрифических. Второе мнение нам представляется неосновательным. Не утверждая, что вся корреспонденция епископа антиохийского - апокриф, все-таки можно сказать, что стремление доказать подлинность всего сборника не более как безнадежная попытка.
И действительно, если исключить послание к римлянам, полное удивительной энергии, мрачного огня и проникнутое своеобразным характером оригинальности, остальные шесть посланий, кроме двух-трех мест, холодны, без оригинальности и безнадежно монотонны. В них ни одной из тех живых особенностей, которые кладут такую поразительную печать на послания св. Павла и даже на послания св. Иакова и Климента Римского. Это туманные обращения, не имеющие связи с личностями тех, к которым они обращены; и в них все время господствует предвзятая идея об усилении епископской власти и превращения церкви в единую иерархию.
Конечно замечательная эволюция замены коллективного авторитета церкви или синагоги управлением иерея-епископа (два термина, первоначально представляющие одно и то же), и помещение среди иереев и епископов еще епископа вне ранга для наблюдения за другими, началось еще очень рано. Но невероятно, чтобы около 110 или 115 годов это движение ушло так далеко, как мы видим в игнатьевсих посланиях. Для автора этих любопытных писаний епископ - вся церковь; нужно следовать ему во всем, спрашивать его совета обо всем: он представляет в себе одном всю общину. Он - сам Христос [Послание к Еф., 6]. " Там, где епископ, там церковь, также, как где Христос, там кафолическая церковь" [Послание к Смир., 8]. Разделение между церковными духовными чинами не менее характерно. Священники и диаконы не более, как струны лиры в руках епископа; от их гармонии зависит правильность тона церкви. Над отдельными церквями стоит всемирная кафолическая церковь [Послание к Смир., 8]. Все это, конечно, относится к концу II столетия, а не к первым годам его. Нерасположение, которое высказали в этом вопросе наши старинные французские критики, основывалось и происходило из совершенно верного сознания, что произошла последовательная эволюция в христианских догматах.
Ереси, опровергаемые автором игнатьевских посланий с таким ожесточением, также принадлежат к периоду позднейшему, трояновскому. Они все имеют связь с доцетизмом или гностицизмом, подобным валентиновскому. На этом пункте мы менее настаиваем, так как пастырские послания [Г. Пфлейдерер (Der Paulinismus, Leipzig. 1873, стр. 482 и след.) ясно показал связь между посланиями игнатьевскими и посланиями апостольскими, приписываемые апостолу Павлу, особенно в том, что касается опровергаемых заблуждений.] и иоаннические послания опровергаю заблуждения очень сходные; итак, мы предполагаем, что эти писания принадлежать первой половине II века.