— По дороге… дорога длинная…
— То есть, он мог бы сбежать? Своевольный он?
— Мы только письмо хотели…
— Письмо мы уже обсудили. Хорошо, возможно, я съезжу с вами в Париж, ради такого дела.
Поляки снова переглянулись.
— Конечно, — добавил старший, — ты должен будешь получше одеться…
— Как! — удивился Бенедикт. — Ваш наследник — мужеложец?
— Нет, что ты…
— Тогда зачем же мне красиво одеваться, ведь не соблазнять же я его буду… А впрочем, ладно. Видно, судьба. Может и соблазнить его понадобится. Ради общего блага. Он, надеюсь, ничего собой, симпатичный? — Он задумался. — Видите ли, поляки, я жду важных известий сегодня вечером. Если они придут, то… пожалуй, поеду я с вами. Ни разу не был в Париже. Дыра, наверное, страшнейшая. Но чего не сделаешь ради исполнения долга. Ладно, идите мойтесь, и спать. Устали вы с дороги. Идите, идите. Эй, Ружеро! Ружеро, чтоб тебя черти на ужин смолотили!
Вошел Ружеро — хромой слуга средних лет.
— Вот этих определи куда-нибудь помыться и поспать. Быстро. Люди добрые, — обратился он к полякам, — с вашего позволения я поспешу по важным делам. Пожалуйста, ничего не берите во дворце на память. Ибо сказано — «Не укради».
У поляков сверкнули глаза — у всех четверых.
— И с женщинами тут не очень… и с мужчинами… ибо сказано, «Не прелюбодействуй». А то ведь знаю я вас.
— Пожалуйте, сеньоры, — Ружеро посторонился. — Там у нас наверху есть отличные помещения, и удобства, которые нигде в мире нельзя найти, кроме как в нашем Латерано.
Сопровождая мрачно молчащих поляков, следуя полутемным коридором с белеющими по бокам дорическими колоннами, Ружеро доверительно говорил:
— А если что понадобится, сеньоры, то ведь я всегда наготове. Предпочитающие женщин за совсем небольшую плату… останутся довольны… женщины есть — как из легенды об Адонисе… то есть, нет, не об Адонисе, а о Елене Прекрасной. Или Венере. У нас даже, бывало, разыгрывали сцену с яблоком и тремя богинями. Яблоки тоже у нас есть в запасе. — Понизив голос, он добавил, — А если обращаться будете прямо ко мне, то и выйдет вам невиданная скидка. Такой скидки вы больше нигде в мире не найдете. — Он сделал доверительные большие глаза. — Ни в Болоньи, ни даже в Венеции — нигде. В Венеции, даром что город купеческий, больше шуму, чем дела. И обманывают там. Обещают одно, дают совсем другое, и меньше. А у нас все честно, особенно если прямо ко мне обратитесь.
Бенедикт тем временем, накинув хитон, выполненный под древнеримский, прикрыл дверь в спальню и развязным шагом направился по мраморной балюстраде в южную часть палаццо. За неприметной дверью в одном из нижних коридоров его ждал — уже около часа — сурового вида мужчина средних лет, рыжий с проседью, веснушчатый, зеленоглазый, одетый как новоимперский путешественник из состоятельного сословия, с боевым свердом у бедра.
— Добрый день, — сказал Бенедикт сухо, садясь в кресло. — Рад тебя видеть, посланец.
Посланец только кивнул в ответ.
— Благодарю, что откликнулись на мою просьбу, — продолжал Бенедикт. — Я, правда, думал, что мне пришлют кого-нибудь попроще. То, что меня посещает сам Ликургус, для меня неожиданность.
Ликургус еще больше помрачнел и посуровел.
— Тебе известно, кто я такой, — сказал он.
— Да. Но только мне. И, конечно же, твоему начальнику. Начальнику ты, наверное, сам сказал.
— Но больше никому. Много лет прошло…
— Больше никто и не знает.
— Ты знаешь.
— Мне положено знать, у меня должность такая.
— Как ты узнал? — спросил Ликургус.
Да, с этим молодцом шутить опасно, подумал Бенедикт. Прирежет — глазом не моргнет. Вот ведь взял себе Александр помощника. Впрочем, мудро поступил. Именно такой и нужен там… им…
— Сопоставил сведения, — ответил Бенедикт.
— Так что же предлагает Александр?
— То же, что предлагал твоему предшественнику.
— А что он ему предлагал?
— У меня нет времени на игры, — сказал Ликургус веско. — Совсем. В Риме неспокойно, иначе бы ты нас не вызвал. Какие-то свитки, или предметы, огромной важности, требуют надежного укрытия. Как скоро ты отправишься на север?
— Ишь ты, быстрый какой…
— Как скоро?
— Завтра.
Ликургус кивнул.
— Тридцать восьмой миллариум к югу от Парижа, — сказал он. — Через четыре недели, каждый полдень. Постарайся подгадать, чтобы было похоже, что обоз просто движется мимо.
Помолчав, Бенедикт осведомился:
— Опознавательные знаки какие-нибудь? Чтобы знали, что это я. Амулет, браслет?
— Ожидающий знает тебя в лицо.
— Послушай, Ликургус…
— Не произноси мое имя слишком часто. Беда может случиться.
— Да, прости… Я хотел бы знать… что думает Орден о захвате Полонии Неустрашимыми.
— Орден не вмешивается в земные дела, — холодно ответил Ликургус.
Бенедикт криво улыбнулся.
— Орден следит за земными делами, и иногда использует земные дела, — добавил Ликургус, — но никогда в них не вмешивается.
— Да, я понимаю… Хотелось бы увидеть, как у вас там и что…
— Вмешательство же в дела Ордена людей, занятых земными делами, неблагоприятно отзывается на положении этих людей.
— Ты меня не пугай.
— Я тебя не пугаю.
— Почему Папе Римскому нельзя стать членом Ордена?
— Потому что эти две должности несовместимы.
— Не хотел бы ты поступить ко мне на службу? Я щедро плачу тем, кто мне служит.
Ликургус пожал плечами.
— Ну, хорошо, не сердись, — сказал Бенедикт. — А скажи… э… почему б тебе не взять то, что я повезу… прямо сейчас… и самому не передать Ордену?
— Орден не берет на себя ответственности на территориях, которые он не контролирует, — ответил Ликургус бесстрастным тоном.
— А какие территории он контролирует?
— Свои.
— А где они, эти территории?
— Это не имеет значения.
— Позволь мне самому судить, что имеет…
— Нет.
— Ну, хорошо. Но, видишь ли, друг мой… я доверяю Ордену… и я одобряю Орден… Но все-таки иногда таинственность бывает излишней. Например, деятельность Ордена порождает слухи… легенды… как, к примеру, о чаше. Поговаривают, что кто-то из апостолов… представь себе, из апостолов… что-то он такое… озорник… стоял с кружкой какой-то, когда распинали Учителя… и собрал в эту кружку кровь. И кружка сохранилась до наших дней. И какие-то авантюристы время от времени пытаются эту кружку искать.
— Да, я тоже об этом слышал.
— Так вот… Я никому не скажу, честно. По секрету — кружкой, она же чаша — владеет Орден? Она у вас?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— А утерянные Евангелия — не те, что у меня в архивах, или в Александрии, а другие… которых никто не видел… они у вас?
— Тоже нет.
— А апокрифные писания всякие…
— Тоже нет.
— Заладил — нет да нет. А что же у вас есть? Что вы там храните?
— Ничего.
— Как это?
— Так.
— Но главная цель Ордена, насколько мне известно… ты не обижайся… главная цель — хранить свитки… и предметы… вещественные основы единой Церкви. Так?
— Нет.
— Как же нет?
— Позволь мне, сеньор, дать тебе совет, — сказал Ликургус. — Не официальный, и не дружеский даже… а просто христианский. Как один христианин другому.
— Да, конечно.
— Займись Полонией, пока есть время. А Ордену предоставь заниматься тем, чем он, Орден, занимается уже не первую сотню лет.
Бенедикт нахмурился.
— Также, помнится, Конрад Второй передавал тебе что-то… грамоту какую-то… — Ликургус заглянул в походный мешок, привязанный к сентуру.
— Ты ведь сказал только что, что Орден не вмешивается…
— Я всего лишь передаю грамоту. В виде одолжения.