Вот тихо-незаметно и превратимся в орденскую провинцию...
Мелкие своеземцы — владельцы сябров-складников , небогатые торговцы, лавочники, ремесленники, молодший или черный городской люд, — те пока
поддерживают князя Александра. Смерды-закладникии батраки-половники , изорники , огородники, хочетникивсякие — тоже. И это ведь, если
рассудить, большая часть Новгородской республики, но, увы, увы... Крикливым, бестолковым вече завсегда крутит-вертит, как пожелает,
организованная и денежная верхушка. Совет господ. Господа новогородския и иже с ними. А как раз эти-то ребята Александра и недолюбливают.
Бурцев думал невеселую думку и меланхолично постукивал ногтями по дубовой доске стола. На столе пусто: пировать — это, пожалуйста, в другое
время и в другом месте. Здесь же о деле разговоры говорятся.
Слово держал Данила. В неизменной своей монашеской рясе, с вечной берестяной грамоткой в высохших руках. Говорил ученый муж спокойно, тихо и
рассудительно. Но о тревожных вещах говорил:
— ...Вот с тех пор ни один новгородский купец, что за Царьград ушел, и не возвращался. И паломники, отправившиеся в Ерусалим-град, тоже сгинули
безвозвратно в Святых Землях. Ни слуху, ни духу, ни весточки какой от них...
Фигово... Бурцев перестал барабанить пальцами — пальцы сами сжались в кулак. Все это тоже смахивало на какие-то хитроумные вражеские козни. А
что? Северную торговлишку Новгород, а с ним — и вся Русь, считай, уже потерял. Если еще и добрый старый путь «из варяг в греки» им перекроют —
совсем ведь кисло станет! Сейчас вот за Царьград русичей не пускают. Потом — к Царьграду не доберешься, а там — и выход на Черное да Азовское
моря блокируют. Запрут Русь в одном котле с безжизненной Степью, отрежут от Европы и богатых восточных стран...
— Что в орденских владениях слышно? — хмуро поинтересовался Бурцев.
— Да ничего особенного, воевода. Новый немецкий орден вроде как в Святой Земле объявился. Хранителями Гроба себя именуют. Не желают признавать
ничьей власти, даже власти своего латинянского патриарха. Воюют с сарацинами, да с другими орденами. Вот и все, что известно. А так... сказки
всякие рассказывают.
Бурцев крякнул досадливо. Не до сказок сейчас. Небось новые фанатики Гроб Господень охранять подрядились да сами же чудес всяких понасочиняли.
Времена, блин, такие — крестоносцы всех мастей прямо помешались на орденах! Госпитальеры там, тамплиеры всякие, да прочих братств, что помельче,
— не счесть. И ведь немцы — в первых рядах. Эти вообще массовики-затейники на почве создания духовно-рыцарских орденов. Меченосцы, ливонцы,
тевтоны, теперь вот хранители какие-то. Ну да ладно, Ерусалим-град далеко, а своя рубашка, как говорится...
— Ближе к делу, Данила. У нас в Новгороде как обстановка?
Данила покачал головой, что само по себе уже не внушало оптимизма. Пожевал губами, ответил:
— Плохо, воевода. На Торговой стороне неспокойно. Дюже неспокойно. Как князь отправился в поход, так боярские и купеческие людишки сразу народ
баламутить стали. Пуще других вощники «Иваново сто»стараются. И не только у Предтечи — всюду за Волхвом их наймиты к бунту подстрекают.
Бурцев скрипнул зубами. Да, Ивановская сотня — сила серьезная. В былые годы предтеченские нажили капиталы на торговле с Ганзой и ныне вершат
весь торговый суд Новограда. Членство в этом купеческом «клубе» стоит пятьдесят гривен серебра. Сумма немаленькая. Кто сможет внести ее, тот в
состоянии потратить деньги и на решение иных насущных вопросов.
На изгнание ненавистного князя, например.
— Боюсь, как бы вечевой колокол на Ярославовом дворище не ударил, воевода... — добавил Данила. И осекся.
Накаркал, блин, муж ученый! Ну, прямо как в воду глядел! Далекий, но явственно слышимый гул донесся из-за стен детинца — с противоположного
берега Волхва. И то был не задорный запевала веселого перезвона церковных звонниц. Одинокий угрюмо-всполошный звук большого колокола Никольского
собора ни с чем не спутаешь. Бу-у-м! Бу-у-ум! Бу-у-ум! Били в набат. Там, за рекой, на Торговой стороне сзывали вече...
Собрание онемело.
И все, блин, к одному! Грохнула дверь, вбежал в горницу отрок из молодшей дружины, давеча посланный за посадником и тысяцким. Замер, держась за
косяк. Запыхался парень — слова молвить не может. Глаза — квадратами, рожа красная, губы дрожат.
— Беда, воевода! — тяжко выкашлянул наконец отрок. — Тысяцкий убит. Посадник к Ивановской ста примкнул. Волнуется вся Торговая сторона. Еле к
Волхову протолкался.
— Ну вот, — выдохнул Бурцев. — На-ча-лось...
Ох, не вовремя ты отлучился, княже Александр. До чего же не вовремя!
Глава 2
Ярославово дворище господина Великого Новгорода гудело. Колокольный гул и гул людских голосов сливались воедино. Площадь перед Никольским
собором обратилась в живой бурлящий котел — многоголовый, многорукий, крикливый, бездумный. Раскрасневшиеся лица, раззявленные в воплях рты,
сжатые кулаки. И над всем этим — буханье вечевого набата.
В толпе отдельными, но частыми кучками стояли угрюмые здоровяки с дубьем. Все — из купеческих повольников. А кое-где поблескивали и брони
оружных бойцов. Вооруженные группки словно специально распихал кто по вечевой площади, и сделал это грамотно — так, чтобы при необходимости
всюду сразу достать и утихомирить недовольных или шибко умных.
Разномастного люда понабежало со Славенского и Плотницкого концов уйма — не то что яблоку, огрызку негде пасть. Многие новгородцы, правда, пока
не могли взять в толк, что произошло. Их быстро вводили в курс дела услужливые доброхоты. А со ступеней собора орал, перекрикивая колокол и
толпу, здоровый, конопатый и необычайно звонкоголосый парень.
— Татары седни девку новгородскую снасильничали-и-и!
Голосистого оратора Ивановской ста знали многие. Знали новгородцы и о том, что надрывал глотку Мишка Пустобрех только за большую плату. Впрочем,
сейчас о чужой мошне не думалось. Позабылось как-то и Мишкино прозвище. Уж слишком нежданной и тревожной оказалось новость.
— Татары?! — охнуло вече. — Снасильничали?!
Даже колокол стих... Только эхо долго звенело еще над Ярославовым дворищем.
— Да не могет того быть! — возмутился кто-то. — Княжьи татары — бесермене смирные!
— Бесермене — они и есть бесермене! — осадили несогласного.
Где-то над толпой поднялась и опустилась дубинка. Несогласный больше не возражал.
— Злы-дни-и-и! — дружно возопили подкупленные заранее вечевые крикуны. — Не-хрис-ти-и-и! Бал-вох-ва-лы-ы-ы!
— Сам Арапша, воевода татарский, над бедняжкой измывалси-и-и! — громко запричитал конопатый.
— Арапша?! — Удивление и возмущение слышалось в пронесшемся над толпой возгласе.
Татарского нойона, служившего при княжеской дружине, знали многие. И темных делишек за этим язычником-иноверцем пока не замечалось.
Опомниться изумленным новгородцам Мишка не давал.
— Бесермены княжьи лютуют в господине Велико-о-ом, — надрывался оратор. — Так доколе терпеть будем бесчинства нехристей, братия-а-а?!
— До-ко-ле?! — слаженным многоголосым басом подхватили из толпы крикуны-подпевалы.