Каково ему будет там, если с тобой что-нибудь случится? – Профессора поджимало время, и он собирался уже уходить. – Да, и вот еще что – Он
несколько замялся. – Не общайся в эти дни с Хубером Просто держись от него подальше. – Увидев протестующий взгляд дочери, он жестом
остановил ее. – Им интересуется гестапо, и именно в связи с последними событиями. – Он помолчал, затем посмотрел на часы. – Ладно, у тебя
сейчас лекция?
– Да, и очень нудная: «Социальные сословия».
– Что делать.
Профессор решил не говорить о Шнаудере и его угрозе. Если бы знать имена других, осужденных по этому делу о листовках, тогда был бы
известен круг лиц, которых сейчас следовало избегать. Так думал он, идя к секретарю партийной организации университета, попросившему
профессора Вангера зайти к нему в течение дня.
* * *
– А, Вангер! Заходите.
Невысокий и очень полный человек с петлицами ортсгруппенляйтера на воротнике светло-коричневого пиджака махнул ему рукой из-за большого
письменного стола, когда профессор отворил дверь его кабинета.
– Садитесь. Как наш герой Мартин? Мы собираемся поместить его портрет на стенде выдающихся выпускников. Вы нам поможете с фотографией? Что
он пишет? Когда снова приедет в отпуск?
Август Бенезер, секретарь национал-социалистической низовой ячейки Мюнхенского университета, член совета баварской организации национал-
социалистического союза преподавателей Германии, читавший когда-то лекции по ветеринарии, расспрашивал о сыне Вангера. представленного
месяц назад к Рыцарскому классу Железного креста
– Сейчас, когда на всех нас легло это черное пятно, Совершенно необходимо показать, что не те несколько отщепенцев определяют лицо
университета, а такие, как ваш сын.
– Но он не закончил курс, – заметил профессор.
– Неважно. Это даже лучше. По велению сердца он ушел из этих стен добровольцем. – Бенезер записал что-то в блокноте, – Надеюсь, ваша дочь
не откажется написать краткое эссе о брате для нашей газеты и стенда?
Вопрос был риторическим Бенезер встал из-за стола и стал прохаживаться по кабинету. Он подошел к большому живописному портрету Гитлера и,
глядя на него, остановился в раздумье. Фюрер, устремивший взгляд куда-то вдаль, стоял, опираясь руками на спинку стула. Двубортный
коричневый пиджак с широкими лацканами, повязка, Железный крест, золотой партийный значок и черный значок за ранение в Великой войне. Но
главной деталью на портрете были знаменитые гипнотические глаза. Влажные, как будто наполненные слезами, они заключали в себе что-то
великое, увиденное по замыслу художника в будущем… Очень хороший портрет. Это была копия с оригинала, висевшего здесь же, в Мюнхене, в Доме
немецкого искусства.
– Послушайте, Готфрид, а почему в ваших лекциях вы никогда не проводите параллели между прошлым и настоящим? – спросил неожиданно Бенезер,
продолжая рассматривать портрет. – Неужели в истории Римской республики нет таких примеров, которые можно было бы сопоставить с нашими, не
менее героическими днями? Нельзя относиться к прошлому как к чему-то совершенно независимому и самодостаточному. История – это не просто
перечень фактов. Это прежде всего совокупность примеров, состоящая из поступков и деяний Плохих и хороших, великих и позорных Вы читали в
«Историческом вестнике» статью доктора Геббельса о преподавании науки в условиях современной Германии? – Он подошел к столу и взял в руки
свой блокнот.
– «Наука, а уж тем более историческая наука, всегда была расовой, как любое творение человека, обусловленное текущей в его
жилах кровью».
«Донос или так просто? – думал профессор, слушая Бенезера. – Может, уже Шнаудер постарался? Или слухи о микрофонах, якобы установленных в
некоторых аудиториях университета, не такие уж и слухи…».
– Вот, к примеру, о чем была ваша последняя лекция? – спросил Бенезер
– О гражданской войне Первого триумвирата.
– Ага, – наморщил лоб руководитель парторганизации, – напомните, о чем там речь…
– О том, как поссорился Юлий Цезарь с Помпеем Великим и сенатом и между ними началась война, – как можно более примитивно пояснил
профессор.
– Та-а-ак… ну и кто победил?
– Разумеется, Цезарь
– Ну вот видите, вот вам и аналогия: тридцать четвертый год, заговор Рема. Президент растерян, армия бездействует, но решительные действия
фюрера – и страна избавлена от банды гомосексуалистов!
Ничего более глупого Вангер никогда в жизни не слышал. Он смотрел на Бенезера – уж не шутит ли тот? Однако член совета нацистских
преподавателей был вполне серьезен и очень доволен своей «исторической параллелью».
– Но, господин секретарь, там была настоящая война, а не арест группы заговорщиков в течение одной ночи. К тому же как раз Цезарь был
замечен в гомосексуализме.
– Вот как? – Бенезер, слегка смутившись, посмотрел на собеседника и пожевал губами. – Ну, в общем, вы меня поняли, Вангер. Постарайтесь уже
на следующей вашей лекции учесть мои замечания. Уж если наши математики и физики научились подходить к своим наукам с позиций научного
национал-социализма, то вам, историку, просто стыдно топтаться на месте. Берите пример с Ленарда, Штарка, нашего знаменитого Тюринга и
этого… как его… Кто читает теперь этнологию? Да-да, Динстбаха…
В это время на столе зазвонил телефон. Бенезер взял трубку.
– Слушаю, господин ректор… Да, одну минуту. – Он посмотрел в блокнот. – Кристоф Пробст, господин ректор… Да, к сожалению, тоже наш… Медик,
недавно приехавший с фронта в отпуск по случаю рождения третьего ребенка… Что?.. Совершенно с вами согласен. – Бенезер, посмотрев на
Вангера, жестом показал, что тот может идти. – Совершенно с вами согласен, господин ректор…
Вангер, покинув кабинет, стал вспоминать статью Бруно Тюринга «Немецкая математика», в которой этот тогда еще совсем молодой астроном из
Гейдельберга громил теорию относительности еврея Эйнштейна. Он противопоставлял ему представителей нордической расы Кеплера и Ньютона,
упоминал о категорическом императиве Иммануила Канта, доказывал, что естествознание должно прежде всего раскрывать сущность германской расы
и ее славного существования, а потом уж все остальное Вскоре после этой статьи Тюринг переехал в Мюнхен и стал профессором их университета.
Вспомнил Вангер и о «Немецкой физике» нобелевского лауреата Филиппа Ленарда, чью книгу нацисты рассматривали скорее как орудие политической
борьбы, нежели научной полемики. Тот доказывал связь крупных научных открытий не столько с холодным расчетом сколько с интуицией,
базирующейся на немецкой духовности. Только тот ученый способен на истинно великие открытия, кто связан кровными и духовными узами со своим
народом и предками (разумеется, речь шла о немцах).