Второй комэск, майор Кожедуб, похожий по комплекции на уменьшенного раза в полтора Стефановского, напоминал больше боксера или грузчика, чем истребителя. Но все-таки, наверное, на грузчика из книжного магазина – очень уж одухотворенно выглядел он, подходя к любому самолету.
Третью из эскадрилий «красавиц» дали Амет-Хану Султану. Наполовину лакец, наполовину крымский татарин, он предпочел карьере канатоходца столь же опасную жизнь летчика. Его характеризовали поразительное жизнелюбие и почти невероятная везучесть – качество, ценимое всеми, кто воевал хотя бы неделю. Пережить сорок первый год на И-153, уцелеть после тарана, вырастить команду «рексов» [16] из зеленых пацанов – такое за спиной имел не каждый пилот из покрышевского списка. Несколько человек клялись, что зрение у Амет-Хана было четыре-ноль. Никто не знал, возможно такое или нет, но он различал тип самолета еще тогда, когда остальные, щурясь, пытались понять, действительно ли видят точку на фоне солнечной кроны или им кажется.
В сорок третьем, когда Амет-Хан был на побывке в Крыму, у него арестовали брата и пришли за родителями. Это было в тот день, когда было объявлено, что крымские татары желали победы Гитлеру. Услышав ночью крики матери под окном, Амет-Хан голым выпрыгнул в сад со второго этажа родного дома и мгновенным ударом кулака свалил рослого парня с малиновыми петлицами, волокущего его старую мать к калитке. Второй, удерживающий до этого его отца, оттолкнул того в сторону и сорвал с плеча карабин. Озверевший капитан влепил ему прямой в горло, но в сад на крики очухавшегося энкавэдешника уже ломилась подмога. Тут бы его, несомненно, и пристрелили бы, если бы не выпрыгнувший в то же окно капитан-однополчанин, приехавший в Крым вместе с Амет-Ханом. Секунды, прошедшие с момента, когда под окном раздался женский крик, летчик потратил на то, чтобы натянуть брюки и всунуть руки в рукава кителя. Появление капитана со звездой Героя на груди несколько притормозило чекистов, а тот, подойдя и ухватив друга за плечо, не терпящим возражений тоном приказал ему пойти в дом и одеться. Бледный от ярости Амет-Хан ушел и появился через минуту, застегивая воротничок. На его груди горела такая же звезда, как и у однополчанина, а кобура ТТ была расстегнута и сдвинута на живот. К этому моменту на сцене появился майор НКВД, который настолько быстро осознал ситуацию, что не издал ни звука. Было понятно, что стрелять капитан-летчик с лицом горца и Золотой Звездой на кителе будет при малейшем поводе и в лоб, причем начнет с него.
В конце концов родителей Амет-Хана оставили в покое, хотя им пришлось уехать в Цовкру, на родину отца, – но брат пропал навсегда. Это превратило веселого красавца Амета в машину убийства, срывающего зло на врагах. Он расстреливал мотоциклистов на дорогах и вел собственный счет убитым. Понемногу к нему начало возвращаться его жизнелюбие, во многом благодаря невероятной красоты молодой жене, вызывающей у всех восхищение, – но ни с одним человеком с малиновым околышем на фуражке он с тех пор не заговорил ни разу. О его истории знали все и по молчаливому мужскому уговору никогда не касались ее. Женатых летчиков предвоенного поколения, таких как Покрышкин и Султан, в полку было немало, и полковник Покрышев потратил немало времени на то, чтобы организовать все необходимые для приезда семей летчиков бумаги.
К третьему июля в части насчитывалось уже полтора десятка пилотов, полеты были наконец разрешены, и четыре яковлевских машины были загружены с утра до вечера. БАО «учебного полка» формировался прямо в Крыму, и нагрузка по их обслуживанию пришлась опять же на механиков испытательного отдела КБ. Наконец начали поговаривать о переезде в Крым. Почти все машины уже перегнали туда, и Покрышев заочно, по телефону, перезнакомился почти со всеми специалистами полка.
Пятого в полк прилетел Иван Раков, номинально принявший бомбардировочную эскадрилью, которая также находилась частично в Крыму, частично еще на заводском поле. Раков был легендой авиации – живучий и почти не промахивающийся бомбер, воевавший на всех морских театрах, летавший на всех возможных видах морских бомбардировщиков и штурмовиков, один из немногих живых Героев ударной морской авиации. Живой – это было очень важное слово, большинству Золотую Звезду давали только посмертно. Или уж «предсмертно». Теперь в авиагруппе было уже четыре человека с двумя Золотыми Звездами и полтора десятка – с одной. Вечера в столовой, когда пилоты меняли выбеленные солнцем гимнастерки на новенькую чистую форму, производили на официанток неизгладимое впечатление. В полет вдали от фронта ходили без наград.
К пятнадцатому состав был доведен почти до полного, не хватало обоих гробанувшихся буквально перед самым переводом Глинок. Старший, получивший незадолго до этого пулю в плечо от стрелка «штуки», был сбит немецкими истребителями, которых он необдуманно атаковал, имея неопытного ведомого. Хотя он остался жив, выпрыгнув с парашютом, но сломанные нога и ключица уложили летчика в госпиталь явно на долгий срок. Глинка-младший, которому прочили звено, разбился на отправляющемся в тыл Ли-2 – тоже остался жив и тоже поломал немало костей. Вот ведь судьба…
Последние прибывшие отсыпались, отъедались, жадно выслушивали новости и треп. Все мечтали о купаниях и полетах, о синем море, зеленых садиках, молодом крымском вине. Амет клялся, что знает до сих пор сохранившиеся декханы с невероятными крымскими блюдами. Его слушали с восхищением и облизываясь. После обычной предотъездной суматохи с клятвами местным военным девушкам и прощальными поцелуями радостно собирающих чемоданы жен, поздним вечером загрузились в крытые грузовики и направились в сторону Москвы. Но вместо крупного аэродрома их повезли в самый центр города, к трем вокзалам. Машины въехали на территорию Ленинградского, на въезде часовой проверил какие-то документы у шофера головной машины, которую сопровождал офицер НКВД, и в кузов к летчикам запрыгнул Федоровский.
– Григорий, что за дела? – Покрышев был больше удивлен, чем возмущен. – Через какую задницу мы едем? И почему едем, а не летим?
Полковник, несший на своих плечах основную часть обеспечения, снабжения и вообще организации, широко ухмыльнулся.
– Не удивляйся, Петро, мы немножко в другую сторону едем. Вокруг нас больше секретности, чем ты думаешь. – Он продолжал радостно улыбаться, словно имел про запас что-то более притягательное, чем Крымское побережье. Колонна снова тронулась, несколько минут машины, раскачиваясь, ехали по каким-то разбитым проездам и наконец встали.
– Все, приехали, теперь выгружай ребят.
Федоровский ловко выскочил из кузова, вслед за ним посыпались возбужденно переговаривающиеся офицеры. Они стояли около небольшого состава с новеньким, попыхивающим белым паром паровозом. Несколько темно-зеленых вагонов охранялись часовыми, да и вообще, было видно, что вокруг стоят какие-то люди в форме. Здесь продолжалось движение, деловито ходили военные. Было уже достаточно темно, платформа освещалась скупо. Все это не было похоже на обычную погрузку в воинский эшелон, с его суматохой, матом и теплушками, набитыми молодыми солдатами. Да и сам поезд был почти довоенным – ни одной платформы с зенитками к нему не прицепили.
– Литерный! – с удовольствием произнес Федоровский. – Ворошиловский. По-маршальски поедем!
– Да куда поедем-то? – спросил стоявший рядом молодой майор, лицо которого Федоровский еще не успел запомнить.
– А я разве не сказал? В Ленинград!
– Говорили же, в Крым?
– Ну, потом в Крым.