– А ты в самом деле спи.
– Хорошо.
Она сделала шаг к калитке.
– Мама… – окликнул её Марк из-под одеяла.
– Да, дорогой…
– Ты не писала больше Бениту?
– Нет.
– Клянись.
– Клянусь.
– Минервой.
– Клянусь Минервой.
– Теперь иди…
Когда Норма поняла, что Марк заболел, она потеряла голову. В отчаянии она написала письмо Бениту, обещая дать присягу, лишь бы Марку разрешили вернуться в Рим. Но Марк нашёл то письмо и прочёл…
«Как глупо, мама… разве ты не знаешь, что я не могу умереть?» – Он рассмеялся и порвал письмо.
Он взял с неё клятву, что она не будет больше писать Бениту. Она обещала… Но каждый день он заставлял её клясться вновь и вновь. Письмо она написала почти шесть месяцев назад. Тогда ещё можно было успеть…
Едва Норма Галликан ушла, как Марк сдёрнул с головы одеяло и сел. У него было очень важное дело. На его ладони лежала мёртвая бабочка. Её крылья, сложенные вместе, занимали почти всю ладонь. Несколько мгновений юноша разглядывал её, потом наклонился и дохнул, согревая. Выдох был так долог, что, казалось, Марк вновь уже не сможет вдохнуть. Крылья бабочки дрогнули, затрепетали… – Миг – и она уже порхает среди цветов. Будто лоскут дорогого тирского пурпура, ярко-алого, без единого пятна, замелькал среди зелени. Марк с улыбкой следил за своим творением. Впрочем, следил не он один.
Два человека наблюдали за проделками Марка, стоя у невысокой ограды. Красавица-брюнетка и юноша с длинными светлыми волосами и едва начавшей пробиваться бородкой. На девушке было пёстрое платье со шнуровкой по бокам, на юноше – длинная белая туника, перепоясанная широким кожаным ремнём, полосатые брюки и матерчатые сандалии. У обоих за плечами висели потёртые кожаные мешки, похожие на солдатские. Оба походили на туристов, которые во все времена года бродят по Криту без присмотра, и власти, как ни стараются, ничего с этим поделать не могут.
– Далековато ты забрался, Марк, – сказала девушка.
Юноша поднял голову и несколько мгновений смотрел на гостью.
– Здравствуй, Береника, – отвечал он. – В прежней жизни ты была хороша. Но сейчас ты ослепительна.
– Вот льстец, – улыбнулась Береника и вступила в сад. Говорить о ней «вошла» было неловко. – Ты фекально выглядишь, Марк. И садик у тебя паршивый.
– Я болен, – отозвался тот, ничуть не обидевшись на слова Береники.
– Чего же ты торчишь здесь? Ехал бы в Рим, – посоветовал юноша в белом. Он все время суетливо оглядывался – ему явно было не по себе.
– Если я в новой жизни поумнела, то Серторий точно поглупел, – усмехнулась Береника. – Кто ж ныпустит сына Нормы Галликан с острова?
– Пусть даст клятву верности Бениту, – предложил Серторий легко, будто говорил о покупке хлеба или сандалий. – А сам удерёт в Лондиний и попросит политического убежища.
– А ты клялся? – спросил Марк. Он спросил об этом как бы между прочим, но Серторий вдруг сделался суетлив и нервен.
– Разумеется. Все слушатели академии присягают Бениту.
– Даже шлюхи в лупанариях присягают, – засмеялась Береника. – Тогда они не заражаются сифилисом. Говорят.
– Не хочу иметь ничего общего с Бенитом. Даже клятвы.
– Это глупость. Подумаешь – клятва. Я присягал ему трижды. Но в душе я его презираю, – принялся торопливо возражать Серторий. – И в любой день могу послать Бенита с его клятвой к Орку. К счастью, Юпитеру теперь плевать на клятвопреступления.
Береника уселась на ложе рядом с больным. Румянец на её щеках так и горел, соперничая с нежным оттенком губ.
– Ты нам нужен, Марк. – Она положила руку на острое плечо больного. – Или ты забыл, ради чего мы вернулись в этот мир?
– Ради чего? – Марк улыбнулся. Губы у него были совершенно прозрачные.
– Мы должны отомстить, – напомнила Береника и нахмурила тонкие брови. Глаза её из чёрных сделались черно-синими, и от этого холодного блеска у любого тут же зашлось бы сердце. Но Марк продолжал улыбаться.
– Ради мести не стоило возвращаться, – сказал он тихо.
– Мы должны были написать книгу, – сказал Серторий. Но как будто между прочим. Будто только сейчас об этом вспомнил.
– Книга. Да, знаю, – кивнул Марк. – Я думал о книге. Но смотри, что теперь я могу. – Он вытащил из-под сандалии Береники раздавленного чёрного жучка. – Бедняжка. Не успел увернуться.
Он положил его на ладонь и стал дышать, бережно обволакивая теплом вытекающего из лёгких воздуха. И вдруг жучок дрыгнул лапками, раз, другой, перевернулся, сбежал с ладони спасителя и устремился в густую траву.
– А человека ты можешь оживить? – спросил Серторий, потрясённый.
– Нет, человека не могу. Было бы больше времени – смог бы. Научился бы. Но не успею. Но бабочек могу. И даже птиц. Но это не оживление, это другое. Я решил, пусть будут бабочки и птицы. Разве этого мало? Времени совсем не осталось. Вытекло время из… – Он не договорил, засмотрелся на пурпурную бабочку, что порхала меж цветов живым огоньком.
Береника вздохнула и покачала головой:
– Ты слишком сильно переменился, Марк. Ты мало похож на прежнего.
– Ты тоже… мало похожа… я не о внешности.
Она поднялась.
– У тебя найдётся, что выпить? А то во рту пересохло. – Он сделал попытку подняться, но она его остановила. – Нет-нет, ты лежи. Мы сами все найдём.
– В холодильнике молоко и минеральная вода, – сказал Марк.
Гости бесцеремонно направились в дом. Сначала на кухню, потом вместо триклиния завернули в таблин Нормы Галликан. Береника быстро просмотрела бумаги на столе.
– Она тут не особенно-то стеснена, хотя и в изгнании, – заметила девушка и ухватила из чашки на окне горсть вишен.
– Да ты только погляди, кто ей пишет! – воскликнул Серторий, вытаскивая из-под вороха бумаг распечатанное письмо.
Береника взглянула на подпись и хищно улыбнулась:
– Я всегда говорила, что протест Нормы Галликан – стопроцентная фиговая лажа. Она изображает бунт, а на самом деле лишь выпендривается и готова лизать пятки властям.
– А Марк? – осторожно спросил Серторий.
– Что – Марк? Марк помирает. – Береника спрятала найденное письмо под тунику. – Нам придётся искать другого соавтора – какого-нибудь гения, который зол на Гимпа. Думаю, такого нетрудно найти.
– Попрощаемся? – спросил Серторий.
– Зачем? – передёрнула плечами Береника. – Он умрёт и без нас. Теперь уже ничего не сделать. Не ждать же ещё двадцать лет, когда он снова вернётся, все позабыв, а наши тела истаскаются, как старые сандалии.
Они ушли. Марк слышал, как хлопнула дверь. И не удивился. Он знал, что они уйдут не попрощавшись. Пурпурная бабочка подлетела к нему и села на указательный палец. Марк снова к ней наклонился и снова дохнул. Бабочка стала чуть больше. Совсем чуть-чуть.
– Лети, – шепнул. Но она не желала улетать.
Он снова дохнул. Ещё и ещё. Бабочка приподнялась на мгновение, чтобы вновь сесть к нему на руку.
– Чтобы жить, люди пьют дыхание умирающих. Тех, кого любили. Я отдал тебе всю душу. Неужели ты ещё не насытилась, Психея? – спросил Марк.
И тогда бабочка улетела.
III
С некоторых пор в триклинии дворца Флавиев на Палатине собиралась весьма сомнительная публика. Здесь обедал император со своей компанией – в те дни, когда он не пьянствовал в таверне «Медведь». Из окон, отделённых друг от друга колоннами из красного гранита, открывался вид на нимфеи. По мраморным террасам вода каскадами бежала в мраморные бассейны. Уже стемнело, и в нимфеях зажглись огни. Вода отсвечивала то зелёным, то голубым, и листья лавровых роз сверкали в свете фонарей металлическим блеском.