Солнце огромным раскаленным шаром передавало привет теплому ветерочку, покачивающему раскрывшиеся бутоны неизвестных мне цветов. Где-то запел мулла. Благодать! Тело мое дышало, душа пела, а желудок урчал от голода. Вспомнил, сволочь, что не ел с обеда, и бастовал. Музыкой булькал в пустом чреве.
- Татарин! Сержант! А ну, пади сюда! - на балкон зашел высокий подтянутый полковник, - Кушать хощишь?
Полковник, на вид сорокалетний даг, взял меня под руку и повел куда-то по коридору второго этажа. Тычком открыв дверь, он пробасил:
- Дабро пажаловать дарагой, захади!
За длинным, накрытым газетами столом ужинали человек семь офицеров.
- Давай, давай, не стесняйся! Сюда садись! - заросший щетиной майор побарабанил по свободному стулу. - Садись, поешь немного, да не стесняйся ты! Не стой столбом, сиднем садись! Давай, присаживайся! Под чеховскими пулями гордо ходил, а перед своими мужиками стесняешься, а?
При виде гигантской алюминиевой кастрюли, до верху набитой сосисками, слюнки потекли самопроизвольно, а желудок заурчал пуще прежнего, призывая меня волком наброситься на пищу. Кетчуп, ломти ароматного черного хлеба, бутылки с минералкой, апельсины и яблоки так аппетитно просились быть поглощенными, что я, без лишних слов, сел на указанный стул и... И чуть не взвыл от обиды. Рот не открывался! То есть, открывался так, что ничего кроме тоненького ломтика сыра не лезло, упираясь в зубы. Да и сыра на столе не было. Я разочарованно обвел взглядом офицеров, мол, как же так, еда есть, а есть - не могу.
- Не можешь что-ли? Вот зараза, угораздило же так! - хрустя хлебной горбушкой, майор обратился к молодому капитану. - Помоги гостю!
- Сосиску? - мог бы и не спрашивать капитан.
- Угу!
Отрезав тонюсенький ломтик хлеба, капитан обмазал его кетчупом. Сосиску он смог разделить на три ювелирно-прозрачных части.
- Так пойдет? Попробуй!
- Спасибо!
Чтобы насытиться этим шедевром творческого минимализма, у меня ушло боле получаса вкусного своим недостатком времени. Двумя руками запихивая в рот совсем по чуть-чуть, я сталкивался с проблемой переработки пищи. Жевать было больно. "Вместо зубов, одни мягкие десна" - кривился я, тщательно пережевывая бутербродное лакомство. Пока я мучился, офицеры под чистую смели продукты со стола, подшучивая то надомной, то над капитаном.
- А чайку слабо чифирнуть?
- Буду!
В стеклянные стаканы плеснули кипятку. Макнули - на всех - два пакетика с душистым индийским чаем. Майор, судя по всему, хозяин комнаты, достал из тумбочки банку с сахаром и горсть шоколадных конфет.
- Налетай, братва!
Чая я напился вдоволь. Как не лопнул после четырех стаканов осушенных за пять минут? Загадка.
- Согласись, лучше пулю поймать, чем от ерунды сгнить, - нашел новый повод для разговоров майор, - а, татарин?
- Ему не до размышлений! Вишь, он-то как раз и поймал! - широкими белыми зубами надкусывая очередную конфетку, прочавкал невысокий полный старлей, - а про какую ты ерунду чешешь, не понял?
- Э! - многозначительно поднял вверх указательный палец хозяин комнаты, - Понимаете, это во второй мировой, когда многокилометровый фронт, когда атака лоб в лоб - двадцать на двадцать тысяч, когда тыл в несколько взаимозаменяемых рядов и обозов, это одно. Тогда до девяноста процентов выведенных из строя бойцов составляли раненые на поле боя, из которых после лечения до семидесяти процентов возвращались в строй. И другое, это локальные конфликты. Что в Афгане, что сейчас, более половины пострадавших солдат - это подхватившие дезу, желтуху, болячки всякие от несоблюдения гигиенических норм. Да, таких больше чем раненых при обстрелах, и их толком назад не возвратишь. Специфика своя существует. Например, когда...
- Ладно, кончай заливать медициной, лучше чаю налей!
Еще минут двадцать послушав пространные разговоры: от бездарной игры футбольного московского "Спартака" и до дурацкого прыщика на лице самой молоденькой медсестрички, я поблагодарил офицеров и встал.
- Я провэду да палаты,- вызвался помочь все тот же полковник. Патопали!
Свет в палате был выключен и я, только присев на непривычно мягкую кровать, сразу отключился. Устал за вторую половину этого абсолютно сумасшедшего дня больше, чем за всю неделю, вот и заснул без задних мыслей быстро и крепко. И даже когда ночью мне делали уколы, я продолжал спать и видеть сны.
Сны мне сняться очень редко. Я подметил, что это случается только после ярких, надолго запоминающихся событий, о которых потом часто думаешь, видимо, даже во сне не решаясь отвлечься от заданной мозгом темы. "Дерьмо случается" - есть такая фраза в моем любимом голливудском фильме "Форрест Гамп". Именно так можно назвать этот сон, снова подробно прокрутивший в моем наивно-добром подсознании события, основательно изменившие мои будние чеченские дни.
Очухался я в операционной. Было утро, точное время не знаю, не спрашивал. Несколько симпатичных медсестер, приятные лица которых невозможно было скрыть даже самой исполинской, на пол-лица, марлевой повязкой, копошились возле стола, где я, открыв глаза, потерял последнюю возможность досмотреть сновидения до хэппи-ендовских финальных титров.
Подошла врач, опять женщина! Сколько испытаний проходят они, выбрав трудную профессию военного медика! И как эти хрупкие, созданные для любви создания, находят возможность не выбиться из колеи, не пасть от ужасов увиденного, не спиться от стрессов, не сойти с ума от ежедневной паранойи войны. Все врачи - великие люди, а женщины - тем более.
Меня удивили запястья ее рук. Тонкие, загорелые, с едва проступающими ниточками вен. Элегантные и легкие, как у московских барышней картин девятнадцатого века. Красота!
А красота, спрятавшись за холодной резиной перчаток, принялась за свое благородное дело. За мою голову.
Операция прошла успешно. За час ковыряний в моем "чайнике", часть ненужного оттуда извлекли, часть - достать не сумели и оставили до лучших времен, а если "эта железная ерундовина его не будет беспокоить" - то и до конца жизни.
"Блин. Вот так и буду ходить с железной меткой в самом центре головы до скончания дней моих." - я поежился от таких, не вполне приятных, но главное - жизненных перспектив. Прекрасная "врачиха" заметила оживление на моем каменно-гранитном фэйсе лица и, стянув маску, улыбнулась, блеснув красивыми ровными льдинками зубов сказочной снежной королевы.
- Ну, что, очнулся? Живой? Это хорошо. Больно было? Нет? Ты татарин, да? Татары - сильные люди! Как и любые мусульмане, татары всегда с честью выходят из любых затруднительных положений, - обжигала меня своими большими карими глазами "врачиха", - а я после института у вас в Татарии жила два года, в Набережных Челнах работала. Знаешь Челны? Знаешь. Люди у вас в Татарии хорошие, добрые. И сильные. Там хорошо у вас дома. И у тебя все будет хорошо.
- Хо-ро-шо... - снова закрывая тяжелые веки, я еле-еле повторил ее последние слова, - бу-у-дет...
"Мусульманка. Чувственные губы, проникновенный невинный взгляд. И душа у нее красивая. У такой женщины не может быть другой души, кроме как красивой. Ой, ее бы домой привезти..."- расчувствовался я лежа в непонятно каком полусознательном состоянии в своей палате. Так и уснул в грезах. Хорошо было, было легко, было уютно. Лекарства подействовали. Наверно так. И пусть так, главное, была подсознательная уверенность в завтрашнем дне, в дне, наполненном радужными перспективами лучшей жизни. Мирной жизни. С рыбалкой, с шашлыками, с футболом, с вечерним просмотром (в тридцатый раз) наивного тугодума "Форрест Гампа".