Затем мастер привёл нас в механизированный литейный цех. Там из белого чугуна отливали средние и мелкие детали к машинам. Водил он нас и к термическим печам, показывал производство отжига, объяснял, как хрупкий металл превращается в вязкий, ковкий чугун. И, странное дело, к концу дня мы стали привыкать к заводу и уже перестали бояться его, как вначале.
Вскоре меня определили к станку — учили специальности формовщика. Рядом со станком двигался конвейер. Мы делаем формы, ставим стержни, накрываем опоку — и на конвейер.
К концу дня приходит мастер. Схватился за голову:
— Что же вы, дорогие мальчуганы, гоните сплошной брак?
Стержни мы ставили с небольшим перекосом, и брака, действительно, получалось много. Мастер каждому из нас показал, как надо работать. На другой день дело пошло лучше.
Жили мы, ремесленники, в общежитии, в деревянном домике. Наша комната, на пятнадцать человек, находилась на первом этаже. Жили мы между собой мирно, дружно. Во всём был порядок: вставали и ложились одновременно, вместе ходили в столовую — там нас кормили бесплатно, вместе бегали в кино и на стадион, находившийся тут же под боком, в зелёной раме тополей.
Ремесленники — народ романтический. В то время мы много спорили о героизме. Говорили о том, что подвиги бывают разные. Есть такие, которые требуют от человека мгновенного решения, выбора между жизнью и смертью. К таким подвигам мы относили мужественные дела Николая Гастелло и Александра Матросова.
Но нам нравились больше подвиги, о которых народ говорит: вся жизнь — сплошной подвиг! Так говорилось о людях, всю свою жизнь подчинивших одной, главной цели и боровшихся за неё, не отступая. Ярчайший пример тому — жизнь Владимира Ильича Ленина.
Мы прочитали все книжки про Ленина, имевшиеся в нашей библиотеке.
Нас интересовала революционная деятельность Артёма, мы восхищались биографией М. В. Фрунзе. Приговорённый царским судом к смерти, М. В. Фрунзе в тюрьме самостоятельно изучал иностранные языки в надежде, что они ему ещё понадобятся, и они ему пригодились: ведь он бежал из темницы. Поистине Фрунзе знал «одну, но пламенную страсть». Сколько раз в общежитии читались слова Михаила Васильевича, которые я помню до сих пор: «Мы, смертники, обыкновенно не спали часов до пяти утра, чутко прислушиваясь к каждому шороху… Это трагические были часы. В это время на глазах у всех уводили вешать. От спокойных товарищей услышишь слова: „Прощай, жизнь! Свобода, прощай!“ Дальше звон цепей и кандалов делается всё тише и тише. Потом заскрипят железные двери тюрьмы, и всё стихнет. Сидят ребята и гадают: „Чья же очередь завтра ночью? Вот уж пятого увели“. Слез было немного».
Я напоминаю эти волнующие строки затем, чтобы молодёжь знала: революционная борьба старшего поколения требовала жертв и постоянного героизма.
Цех мне полюбился. Я перестал завидовать токарям. Работа спорилась и с каждым днём становилась все интереснее. Мне нравилось просыпаться с первым заводским гудком и, умывшись холодной водой, выходить на улицу, вливаться в поток рабочих, спешащих к проходной завода. На работу я всегда шёл с гордостью. С каждым днём эта гордость укреплялась: взрослые, квалифицированные рабочие разговаривали с нами, ремесленниками, как с равными. А тут подошла и первая получка. Небольшая, конечно, — всего тридцать рублей. Но это были первые заработанные мною деньги. Половину из них я послал матери в Гжатск, на хозяйство. Мне очень хотелось помогать семье, чувствовать себя взрослым.
В ремесленном училище мы одновременно проходили теоретическую подготовку и практику. Надо признаться, что ребята не очень-то любили занятия в классе. Их все больше тянуло к формовочной земле, к расплавленному металлу.
Но был у нас преподаватель, маленький такой, незаметный старичок. Фамилию я его, к сожалению, позабыл. Он преподавал черчение — науку точную и необходимую для многих специалистов. Как-то дал он мне начертить одну деталь, потом другую, третью. И все сложнее и сложнее. Я заинтересовался и в конце концов стал хорошо чертить и читать сложные чертежи. Я знал: это пригодится в будущем.
И хотя я учился, мне хотелось знать ещё больше. В библиотеке брал технические книги и злился, что в сутках всего только 24 часа. На все не хватало времени. Было жаль годы, загубленные зря при фашистской оккупации. Я мечтал окончить какой-нибудь техникум, поступить в институт, стать инженером. Но для поступления в институт требовалось среднее образование. Вместе со своими товарищами — Тимофеем Чугуновым, тоже нашим, смоленским, и Александром Петушковым из Калужской области мы поступили в седьмой класс люберецкой вечерней школы № 1. Мы поддерживали друг друга, помогали друг другу, всегда держались втроём.
Трудновато было. Надо и на заводе работать, и теоретическую учёбу в ремесленном сочетать с занятиями в седьмом классе. Преподаватели и здесь попались хорошие. На преподавателей мне везло всю жизнь.
Проучился я всего один год. Этот 1950/51 учебный год был для меня сумбурным и беспокойным. Меня все куда-то тянуло.
Учителя, заметив, что я хочу учиться дальше и никогда не брошу учение, пока не получу образования, предложили поступить в Ленинградский физкультурный техникум. Ведь я среди рабочих завода зарекомендовал себя неплохим спортсменом, не раз занимал призовые места на соревнованиях.
Я прошёл отборочные испытания в Мытищах, на пятёрку сдал последний экзамен и вернулся в Люберцы. И тут мне сказали: можно поступить в Саратовский индустриальный техникум по своей литейной специальности.
— А спортом, — говорят, — можно заниматься везде…
И верно! Каждый спортсмен, каким бы он ни был мастером, должен иметь какую-то специальность и заниматься производительным трудом. Не человек для спорта, а спорт для человека!
Чугунов, Петушков и я отправились к директору ремесленного училища и попросили направления в Саратовский индустриальный техникум. Он душевно отозвался на нашу просьбу. Мы получили бесплатные билеты, сели в поезд и махнули на Волгу, где никто из нас ещё не бывал.
Саратов нам понравился. Мы приехали туда в августе. Устроились в общежитии на Мичуринской улице, в доме № 21, — и сразу на Волгу. На берегах этой красивой реки родился великий Ленин. Мы долго стояли на пристани, любуясь быстротой течения, необозримыми далями. Эта картина гармонировала с нашим приподнятым настроением, ведь мы входили в новую, ещё не изведанную жизнь, становились студентами.
Все прибывшие в техникум волновались: как пройдут экзамены? А нам, люберецким, экзаменов сдавать не надо: у нас отличные оценки за семь классов. Единственно, что потребовалось, — сдать пробу по производственной практике. Но каждый из нас уже имел пятый разряд литейщика-формовщика, и, конечно, пробы сдали успешно. Вообще-то пробы сдавали все хорошо, ведь большинство будущих студентов прибыло в техникум с заводов. Многие были куда взрослее нас, приехали даже мастера, жаждавшие получить среднее техническое образование.
Когда нас зачислили в техникум, директор сказал:
— Ну, студенты, поезжайте-ка пока, до начала занятий, в поле, помогите убрать урожай…
Сели на грузовики и отправились километров за восемьдесят от Саратова в колхоз. Там на току молотили пшеницу, возили её на элеватор в Екатериновку. Проработали недели две, получили благодарность от правления колхоза и с теми же шофёрами вернулись в город.
Начались занятия в техникуме. Он находился на улице Сакко и Ванцетти.