Обеими руками сгребла рыбу и сбросила её со стола. Прямо в пыль.
– Господи, дела твои, – сразу охрипнув, прошептала бабка. Губы у неё стали пухнуть книзу, словно ужаленные. Она замахнулась на Варьку. Варька отскочила.
– Отдай, бабушка, деньги. Сдай пианино обратно. Его сразу купят… Отдай деньги!
Старухины глаза налились гневом.
– Дура. Это я для кого? Для тебя, думаешь? Накось… – Она сунула под нос Варьке сухой кулак. – И не подумала бы. Это для таланта твоего. Ты же не знаешь, как загубленную силу в себе носить. Она постучит, она потом с тебя спросит. Она из тебя всю радость высосет… Иди, иди…
– Отдай! – зашлась Варька. Душа у неё словно оглохла от этого крика.
Бабка надвинулась на неё:
– Ори… Вон курортник, твой ухажёр, тож говорит, что у тебя талант есть. Ты бы его послушала, если меня не хочешь. – Бабка кивнула через плечо. Отстранилась. Варька увидела Ваську.
Жаркая сила толкнулась ей в голову.
– А ты чего ходишь? – прошептала она. – Чего ты ходишь за мной? Шимпанзе! Моллюск! Подсматриваешь? Смешно, да? – Она подняла с земли камень-ракушечник и, размахнувшись по-мальчишечьи, метнула его в Ваську.
НАДЕНЬ СВОИ ОРДЕНА
Нинка вела Ваську по улице. Ей казалось, что сам он идти не может, не найдёт к дому дорогу. Иногда она забегала вперёд и всхлипывала, шлёпая добрыми девчоночьими губами. Она промыла ему ранку виноградным вином из бочонка, прилепила к ней лист.
– Теперь сами видите, какая Сонета, теперь не будете меня щёлкать.
– Буду, – сказал Васька.
Нинка остановилась, долго смотрела на него исподлобья.
– Вы ей не отомстите, не вздуете её со всей силы?
– За что? – спросил Васька.
Нинка отвернулась.
– Так и будут вас все обижать, а вы станете улыбаться.
Нинка подошла, отобрала бочонок и, волоча его по земле, побрела в одиночестве к своему дому.
«Нужно ей куклу купить, – подумал Васька. – На память…» Нинка поднялась на мост, собранный из редких жердин. Коса её расплелась, прикрыла щеку.
Васька направился к старику Власенко.
Дед бойко ходил в саду. Дёргал сорняк-траву, швырял её в разные стороны. Из открытого окна кухни слышался стук скалки, тянуло парным запахом печёного теста и творога. Бабка Мария пекла большую плачинду в честь Славкиного отца, который только что прилетел из Москвы, и ещё плюшки и вареники с вишней готовила.
– Наверное, спит с дороги? – спросил Васька.
– Ни-и, на элеватор усвистал, он же ж бессонный, – ответил старик.
Васька сел на скамейку под хатой. Ранка на лбу саднила. Между деревьями в отдалении был виден лиман. Васька уставился на тёмную строчку, что отделила море от неба. Светящиеся шары вспыхивали на поверхности и уходили ввысь, разорвав горизонт.
Старик подошёл к нему. Поправил лист.
– Может, йодом замазать?
Васька покачал головой. Старик сел на скамейку, прижал его к своему сухому ребристому боку.
– Сегодня дядюшку повидаешь. Прибегали ко мне из правления. Просили, чтобы я оделся по форме. Должно, речь говорить придётся. Флотилия на подходе. – Старик заволновался, притащил свои фотографии, грамоты, благодарности и ордена. Он показывал фотографии и хвастал, какой он был дюжий, какой молодой. В его гордых словах чувствовалось сомнение, тревога и горечь. – Был, – бормотал он. – Был. Видишь, каким я был. Не могу я этого слова терпеть. Оно будто колокол по покойнику, – сказал он наконец то, что хотел сказать. Спросил: – Как думаешь, возьмёт меня капитан Илья на флотилию, не погнушается моим возрастом? Не побоится, что я умру в океане?.. Ну, привяжет мне железяку к ногам – и в воду. И все заботы… – Старик засопел, распрямляя упрямые свои плечи под линялой, редкой от долгой носки рубахой. Ударил задеревеневшими от работы руками по острым коленям. – Я же ж не буду проситься к нему тралмастером.
Хоть засольшиком, хоть на разделку иль бондарем… – Старик повернулся к Ваське. – Васька, ты не укоряй меня. Я ему в ноги паду. Думаю он уважит.
Васька почувствовал жжение в носу. Он обхватил деда, сунулся ему в грудь разбитым горячим лбом.
– Не проси, дед Он тебя так возьмёт. Это он должен тебя просить, Ты надень все свои ордена. Он обязан тебе первому руку подавать и пропускать тебя по трапу впереди себя.
Старик похлопал его по плечу. Притиснул к себе, засмеялся негромко.
– Вот так, мой Васька. Чего ты разволновался? Я же ж не за славу болею. Слава, как песенка, скоро кончается. Поставят меня на трибуне, поведут на корабль. Я речь скажу, пожелаю им доброго плавания, а сам на печку по дряхлости. Если доживу в тоске до их возвращения, выведут меня под руки их встречать. Вот и вся моя слава. Нету такого закона – стариков на флотилию брать. И если возьмёт Илья, то возьмёт сверх закона, по величию сердца, по уважению и по вере, что смогу пользу оказать в его деле. В этом и состоит она, настоящая слава.
– Всё равно, – сказал Васька. – Надень свои ордена.
Старик встал, распрямился неторопливо.
– Чего ж, я своих орденов не стесняюсь. Я от народа их заработал, народу приятно меня в орденах видеть. Ордена только на работе мешают да в бане.
Бабка Мария высунулась из окна.
– Василий, – сказала она. – Сходи к Наталье за постным маслом. – Бабка увидела лист на Васькином лбу. Соскребла со своих ловких пальцев приставшее тесто. – Иди, я тебя бинтом завяжу.
Васька лежал на той же скамейке под хатой. Смотрел в потемневшее небо и задремал. Его растолкал Славка.
– Слушай, – сказал он. – Не знаешь, куда Варька делась? Я её всюду искал. На сваях нет, дома нет. Нигде нет. Флотилия на подходе.
– Как нет? – вскочил Васька.
– Нету, – сказал Славка. – Пропала.
Васька побежал к калитке, выскочил на улицу и помчался, не зная куда. Он хотел бы помчаться во все стороны сразу. Но человеку не обнять необъятного, и оттого, желая отыскать друг друга, люди чаще всего бегут в разные стороны.
ВАРЬКИНА ПЕСНЯ
Варька ходила в степи. Шевелила ногой травяную крупу. Та крупа устилала землю, как град. Варька цедила семена трав сквозь кулак. Играла, как дети играют в сыпучий песок.
Переменчива степь и всегда неумолчна.
Солнце в степи встает рано. Зреет на горизонте, наливается соком. Вот, вот… и лопнет оно от натуги, прожжёт землю жгучими красными каплями. Небо за спиной тёмно-синее, густое, бархатистое даже. А где солнце, там словно цветные реки сливаются: оранжевые, розовые, ярко-зелёные и голубые. Выше их яркая звёздочка сторожит над миром громадную тишину.
Солнце сотрёт все созвездия. А эта, утренняя звёздочка становится ярче.
Солнце взойдёт с нею вровень, и она растает, как снежинка от живого дыхания.
В дальних деревнях задымят трубы. Закричат ошалевшие от радости петухи. Зазвенит колокольцами неторопливое стадо.
…Варька шла по краю пшеничного поля. Поле сверкало, как лиман на закате. Звенело, отсчитывало время до того срока, когда загрохочет степь горячим металлом. Запах бензина пересилит все запахи, даже запах моря и запах рыбы. Стада распалённых машин ворвутся из степи в город. Они сгрудятся возле элеватора. Шофёры скупят в магазинах духи, чтобы задобрить приёмщиц.
Варька будет мотаться по улицам, как шальная, улыбаясь незнакомым людям с обветренными лицами, с пересохшими от жары губами. Будет падать с ног от усталости. Урожай позовёт на помощь себе школьников, солдат» стариков и старух, потому что мало людей в городе, и люди те – рыбаки, у них своё дело.
У Варьки такое чувство, будто не она разбила голову Ваське, будто от его руки трещит её, Варькина, голова.