Подбираясь к укромному логову, он заметил, что Головень, сидя к нему спиной, мастерит что-то.
«Винтовка! — удивился Димка. — Вот так штука! На что она ему?»
Головень тщательно протёр затвор, заткнул ствол тряпкой и запрятал винтовку в сено.
Весь вечер и несколько следующих дней Димку разбирало любопытство посмотреть, что за винтовка: «Русская или немецкая? А может, там и наган есть?»
Как раз в это время утихло всё кругом. Прогнали красные Козолупа и ушли дальше на какой-то фронт. Тихо и безлюдно стало в маленькой деревушке, и Головень начал покидать сеновал и исчезать где-то подолгу. И вот как-то под вечер, когда лягушиными песнями зазвенел порозовевший пруд, когда гибкие ласточки заскользили по воздуху и бестолково зажужжала мошкара, решил Димка пробраться на сеновал. Дверца была заперта на замок, но у Димки был свой ход — через курятник. Заскрипела отодвигаемая доска, громко заклохтали потревоженные куры. Испугавшись произведённого шума, Димка быстро юркнул наверх. На сеновале было душно и тихо. Пробрался в угол, где валялась красная подушка в перьях, и, принявшись шарить под крышей, наткнулся на что-то твёрдое. «Приклад!» Прислушался: на дворе — никого. Потянул и вытащил всю винтовку. Нагана не было. Винтовка оказалась русской. Димка долго вертел её, осторожно ощупывая и осматривая. «А что, если открыть затвор?»
Сам он никогда не открывал, но часто видел, как это делают солдаты. Потянул тихонько — рукоятка вверх подаётся. Отодвинул на себя до отказа. «Умею!» — горделиво подумал он, но тут же заметил под затвором вынырнувший откуда-то желтоватый патрон. Это его немного озадачило, и он решил закрыть снова. Теперь пошло туже, и Димка заметил, что желтый патрон движется прямо в ствол. Он остановился в нерешительности, отодвинул от себя винтовку.
«И куда лезет, чёрт!»
Однако надо было торопиться. Он закрыл затвор и начал потихоньку толкать ружьё на место. Запрятал почти всё, как вдруг распахнулась дверь и прямо перед Димкой очутилось удивлённое и рассерженное лицо Головня.
— Ты что, собака, здесь делаешь?
— Ничего! — испуганно ответил Димка. — Я спал… И незаметно двинул ногой в сено приклад винтовки.
В тот же момент грохнул глухой, но сильный выстрел. Димка чуть не сшиб Головня с лестницы, бросился сверху прямо на землю и пустился через огороды. Перескочив через плетень возле дороги, он оступился в канаву и, когда вскочил, почувствовал, как рассвирепевший Головень вцепился ему в рубаху.
«Убьёт! — подумал Димка. — Ни мамки, никого — конец теперь». И, получив сильный тычок в спину, от которого чёрная полоса поползла по глазам, он упал на землю, приготовившись получить ещё и ещё.
Но… что-то застучало по дороге. Почему-то ослабла рука Головня. И кто-то крикнул гневно и повелительно:
— Не сметь!
Открыв глаза, Димка увидел сначала лошадиные ноги — целый забор лошадиных ног.
Кто-то сильными руками поднял его за плечи и поставил на землю. Только теперь рассмотрел он окружавших его кавалеристов и всадника в чёрном костюме, с красной звездой на груди, перед которым растерянно стоял Головень.
— Не сметь! — повторил незнакомец и, взглянув на заплаканное лицо Димки, добавил: — Не плачь, мальчуган, и не бойся. Больше он не тронет ни сейчас, ни после. — Кивнул одному головой и с отрядом умчался вперёд.
Отстал один и спросил строго:
— Ты кто такой?
— Здешний, — хмуро ответил Головень.
— Почему не в армии?
— Год не вышел.
— Фамилия?… На обратном пути проверим. — Ударил шпорами кавалерист, и прыгнула лошадь с места галопом.
И остался на дороге недоумевающий и не опомнившийся ещё Димка. Посмотрел назад — нет никого. Посмотрел по сторонам — нет Головня. Посмотрел вперёд и увидел, как чернеет точками и мчится, исчезая за горизонтом, красный отряд.
2
Высохли на глазах слёзы.
Утихла понемногу боль. Но идти домой Димка боялся и решил обождать до ночи, когда улягутся все спать. Направился к речке. У берегов под кустами вода была тёмная и спокойная, посерёдке отсвечивала розоватым блеском и тихонько играла, перекатываясь через мелкое каменистое дно.
На том берегу, возле опушки Никольского леса, заблестел тускло огонёк костра. Почему-то он показался Димке очень далёким и заманчиво загадочным. «Кто бы это? — подумал он. — Пастухи разве?… А может, и бандиты! Ужин варят — картошку с салом или ещё что-нибудь такое…» Ему очень хотелось есть.
В сумерках огонёк разгорался всё ярче и ярче, приветливо мигая издалека мальчугану. Но ещё глубже хмурился, темнел в сумерках беспокойный Никольский лес.
Спускаясь по тропке, Димка вдруг остановился, услышав что-то интересное. За поворотом, у берега, кто-то пел высоким переливающимся альтом, как-то странно, хотя и красиво, разбивая слова:
Та-ваа-рищи, та-ва-рищи, —
Сказал он им в ответ, —
Да здра-вству-ит
Ра-сия !
Да здра-вству-ит
Совет!
«А, чтоб тебя! Вот наяривает!» — с восхищением подумал Димка и бегом пустился вниз.
На берегу он увидал худенького мальчишку, валявшегося возле затасканной сумки. Заслышав шаги, тот оборвал песню и с опаской посмотрел на Димку:
— Ты чего?
— Ничего… Так!
— А-а! — протянул тот, по-видимому удовлетворённый ответом. — Драться, значит, не будешь?
— Чего-о?
— Драться, говорю… А то смотри! Я даром что маленький, а так отошью…
Димка вовсе и не собирался драться и спросил в свою очередь:
— Это ты пел?
— Я.
— А ты кто?
— Я Жиган, — горделиво ответил тот. — Жиган из города… Прозвище у меня такое.
С размаху бросившись на землю, Димка заметил, как мальчишка испуганно отодвинулся.
— Барахло ты, а не жиган… Разве такие жиганы бывают?… А вот песни поёшь здорово.
— Я, брат, всякие знаю. На станциях по эшелонам завсегда пел. Всё равно хоть красным, хоть петлюровцам, хоть кому… Ежели товарищам, скажем, — тогда «Алёша-ша» либо про буржуев. Белым — так тут надо другое: «Раньше были денежки, были и бумажки», «Погибла Расея», ну а потом «Яблочко» — его, конечно, на обе стороны петь можно, слова только переставлять надо.
Помолчали.
— А ты зачем сюда пришёл?
— Крёстная у меня тут, бабка Онуфриха. Я думал хоть с месяц отожраться. Куды там! Чтоб, говорит, тебя через неделю, через две здесь не было!
— А потом куда?
— Куда-нибудь. Где лучше.
— А где?
— Где? Кабы знать, тогда что! Найти надо.
— Приходи утром на речку, Жиган. Раков по норьям ловить будем!
— Не соврёшь? Обязательно приду! — весьма довольный, ответил тот.
Перескочив плетень, Димка пробрался на тёмный двор и заметил сидевшую на крыльце мать. Он подошёл к ней и, потянувши за платок, сказал серьёзно:
— Ты, мам, не ругайся… Я нарочно долго не шёл, потому Головень меня здорово избил.
— Мало тебе! — ответила она, оборачиваясь. — Не так бы надо…
Но Димка слышит в её словах и обиду, и горечь, и сожаление, но только не гнев.
… Пришёл как-то на речку скучный-скучный Димка.
— Убежим, Жиган! — предложил он. — Закатимся куда-нибудь подальше отсюда, право!
— А тебя мать пустит?
— Ты дурак, Жиган! Когда убегают, то ни у кого не спрашивают. Головень злой, дерётся. Из-за меня мамку и Топа гонит.
— Какого Топа?
— Братишку маленького. Топает он чудно, когда ходит, ну вот и прозвали. Да и так надоело всё. Ну, что дома?
— Убежим! — оживлённо заговорил Жиган. — Мне что не бежать? Я хоть сейчас. По эшелонам собирать будем.
— Как собирать?
— А так: спою я что-нибудь, а потом скажу: «Всем товарищам нижайшее почтенье, чтобы был вам не фронт, а одно развлеченье. Получать хлеба по два фунта, табаку по осьмушке, не попадаться на дороге ни пулемёту, ни пушке».