Пришел он к соседу, просит:
– Дай кусочек.
А сосед обрадовался, что Филька навестил его. Всегда мимо поскорее норовил пройти, а это зашел. Всего суслика отдает ему:
– Чего там кусочек, целого бери.
Опешил Филька, попятился даже.
– А ты как же? Ты еще, поди, не ужинал.
– Обойдусь.
– И дети вон у тебя.
– И они потерпят. Бери, бери, я себе завтра еще добуду. А мы сегодня можем и без ужина обойтись: мы в обед сытно поели.
Дома у Фильки хомяк припрятанный лежал. Было Фильке поесть что, а сосед последнее отдал, и себя и детей без ужина оставил. Нес Филька суслика к себе и тяжелым он казался ему. Стыдно было Фильке, первый раз в жизни стыдно было.
И не выдержал Филька, воротился с половины дороги и отдал соседу суслика.
– Понимаешь, – говорит, – пока шел от тебя, хомяка поймал. Идем ко мне. И ребят своих бери, заодно поужинаем.
– Да они уже спать легли.
– Ну возьми тогда суслика-то. Утром они встанут, ты и покормишь их, а сам идем ко мне. Знаешь, какой хомяк большой попался. Одному мне его ни за что не съесть».
У Фильки радостью зашлось сердце: какую черепаха сказку о нем хорошую рассказывает. И плыли глаза Фильки: «Значит, разглядела Кири-Бум рассвет в душе моей. И с маленькими глазками, а глубоко видит». А возле березы переговаривались:
– Вот это сказка.
– Да, до слез трогает.
– И без дополнительных точек в конце.
– А зачем они? И так все ясно – выправляется Филька, друзьями обзаводится.
– Жаль, нет его с нами. Болеет, говорят, а то бы и он порадовался.
– Да здесь я, здесь, – закричал растроганный Филька и высунулся из-за куста.
И повернулись все к нему. Медведь Сидор лапы расставил.
– Правда, он. Глядите – Филька наш. Иди сюда, я тебя обойму. Обо мне ведь тоже сказку Кири-Бум рассказывала. Я барана волку разделил, а она узнала об этом. Да иди же сюда, чего ты там стоишь.
«Ну вот, его зовут, а меня вроде и не замечает никто», – подумал Кабан и сказал:
– И правда, что ж ты стоишь, Филька, иди.
– Я пойду, пойду я, – тер обмякший Филька глаза кулаком. – И ты, Кабан, айда, что ты все тут за кустом хрюкаешь. Негоже от товарищей прятаться.
– Да, да, негоже, – сказал повеселевший Кабан: все-таки его позвали – и тоже вышел из-за куста.
Кто кого перехитрит
Не была в тот день Лиса на сказках у березы: проспала. Проснулась утром, слышит – гудит уже полянка, и не пошла. Дома весь день просидела. И как раз в этот день Кири-Бум рассказывала о ней сказку. Будь Лиса у березы, может, и удалось бы ей упросить не записывать ее, но Лисы не было, и никто за нее не заступился. И дятел выбил на белой коре черными буквами:
«Встретились молодая Лиса и старая. Молодая была из Гореловской рощи, старая – из Осинников. Подружились и пошли на охоту. Принесли яйцо и курицу. Как поделить?
Смотрит лиса из Гореловской рощи на лису из Осинников и думает: «Я моложе моей подружки, ум у меня резвее. Соображу сейчас, как мне ее хитрее провести, и курица будет моя».
И говорит:
– Одна курица – это, конечно, плохо. Но у нас есть еще яйцо, а яйцо – это ведь тоже курица. Правда, она еще не родилась, но готова родиться. Как ты думаешь, подружка?
– Так же, – сказала старая лиса и не проронила больше ни слова.
«Отлично, – обрадовалась молодая лиса, – отдам ей сейчас яйцо, а себе возьму курицу».
Взяла молодая лиса яйцо, поднесла к уху. Послушала. На свет поглядела. Похвалила:
– Большая курица в нем запрятана: и на слух слышно и на свет видно. Погляди ты еще, подружка.
Взяла яйцо старая лиса. На свет поглядела, к уху поднесла, послушала.
Не терпится молодой лисе. Спрашивает:
– Ну как ты думаешь?
– Так же, – сказала старая лиса. – Большая курица в яйце запрятана. Шейка белая, ножки желтенькие. И жирная. Куда жирнее той, что принесли мы.
– Вот-вот, – завела под лоб глазки, вздохнула.
– Эх, жалко, конечно, ну да ладно: ты постарше меня, бери себе лучшую курицу. Ту, что в яйце. Она пожирнее. А я, так уж и быть, эту возьму, тощую. Я помоложе.
И протянула старой лисе яйцо. Но сказала старая лиса:
– Не жалей. Оставь эту жирную курицу себе. Тебе расти надо, она тебе нужнее. А я уж выросла, мне и тощую девать некуда. И придвинула к себе курицу.
И перестала лиса из Гореловской рощи дружить с лисой из Осинников: она не любит, когда обманывают ее».
Нет, если бы Лиса была в этот день у березы, она бы, конечно, постаралась доказать, что сказка плохая. Но Лисы не было. И вечером Енот побежал к Лисе, понес ей неприятное известие и свое сочувствие.
Они не были друзьями. Лиса не раз обжуливала Енота и, когда судили за плутовство Лису, Енот одним из первых заявил:
– Повесить ее, плутовку.
И даже когда советовались последний раз: разрешить вернуться Лисе в родную рощу или нет, Енот крепко стоял на своем:
– Ни в коем случае.
Но сумела найти Лиса тропку к сердцу Енота. То просила вместе с ним, чтобы о нем, о Еноте, сказку рассказала Кири-Бум, то потом сочувствовала ему:
– Ни за что обидела тебя Кири-Бум.
И это участие Лисы особенно тронуло Енота. Оттаяло у него сердце. Терпеливее стал он относиться к Лисе, обедом с ней делился своим. Все эти дни она ему сочувствовала, теперь Енот бежал ей посочувствовать.
В окошко увидела Лиса Енота. Встречать выбежала.
– Я так рада, так рада.
Поглядел на нее Енот и поморщился:
– Ты что непричесанная какая?
Опустила глаза Лиса:
– Это меня ветер растрепал. Я так спешила к тебе… Но что же мы на крыльце стоим, в сени идем.
Вошел Енот в сени к Лисе и опять поморщился:
– Что же у тебя намусорено как? Ступить некуда. За собой убрать не можешь.
– Это только в сенях так, – виляла Лиса хвостом. – В избу входи.
Вошел Енот. Смотрит, а у Лисы и в избе ступить некуда.
– Э, да у тебя, Лиса, и в избе не красно.
– Это ногами из сеней нанесли. Но куда же ты? Побудь у меня хоть часок.
Енот хотел было остаться, но поглядел, а на столе у Лисы посуда со вчерашнего дня немытая стоит. Хлопнул дверью и пошел прочь.
Бежала сбоку возле него Лиса, оправдывалась:
– Засиделась вчера допоздна за столом, убрать уж сил не хватило. Приходи в другой раз, я все везде вы скоблю, отмою. Тебе у меня понравится.
И тут же – раз, раз! – и пригладила коротенькие волосы на голове. Умылась из лужи и вроде ничего стала. Сказал Енот:
– Идем к березе. Там о тебе сказку дятел выбил, как тебя старая лиса из Осинников обманула. Сама курицу съела, а тебе яйцо дала. Все так смеялись.
– Надо мной?
– Над кем же еще? О тебе сказка.
Глазки у Лисы сузились. Губы поджались: Лисе не нравилось, когда над нею смеются. Спросила сухо и зло:
– А ты куда это идешь со мной?
– К березе.
– Я и без тебя дорогу знаю.
– Ну и пожалуйста, – обиделся Енот и свернул вправо.
Прибежала Лиса к березе, прочитала о себе сказку, скрипнула зубами:
– У, Кири-Бушка, чтоб тебе в собственной запруде водой захлебнуться. Эх, уж лучше бы меня повесили, чем в такой сказке навсегда жить оставили. И что за день выдался? Ни одной удачи. То проспала, то теперь сказка эта. И еще есть хочется.
Но тут же сказала сама себе Лиса:
– Из любой беды можно найти выход, главное – голову не терять.
И стала прикидывать: у кого бы ей поужинать. Можно было к Еноту пойти, если бы она не обидела его. Он же хотел ей сочувствие выразить, а значит, и накормил бы.
– Теперь не накормит. И думать нечего. Схожу-ка я лучше к медведю Спиридону. Сердце у него доброе. Да и улыбнулся он мне на прошлой неделе, авось и покормит.
Прибегает Лиса к медведю, а на двери у него – замок, а на замке – записка: «Меня дома нет. Ушел к Лаврентию. Привет!»
Лиса сорвала с двери записку, растерзала ее на клочки.