Один раз мне удалось собрать наблюдательный комитет, в который вошли серьезные и бдительные люди, но все наши попытки оказать влияние на общественное мнение были безуспешными. Полиция защищала водителей так, словно это всего лишь шалуны, прокалывающие детские надувные шарики. Суды магистратов устанавливали, что водители, мотоциклисты, даже пешеходы виновны – по небрежности! – в смерти или увечьях других людей, и иногда приговаривали убийцу всего лишь к штрафу в несколько гиней. Несколько гиней!
Он вновь впал в неистовство, в глазах появился прежний блеск.
– Ну-ка, старший инспектор, – произнес он срывающимся голосом, – отгадайте, что говорят мне полицейские, с которыми я обсуждаю этот вопрос? – "Раз люди над этим задумываются, значит, дело сдвинулось с мертвой точки", "Человека наказывает его совесть"! А теперь позвольте заметить, что бойня на дорогах – это насмешка над тем, во что люди верят, насмешка над хваленой гуманностью человека. Это плевок в лицо Господа Бога, издевательство над его чадами. И это можно прекратить! Дайте мне неограниченную власть, и я остановлю все это мгновенно! Я заставлю всех – и женщин, и детей – быть осторожными, я вселю во всех страх и ужас. Иного пути нет.
Его била дрожь. Роджер молчал, внимательно наблюдая за проповедником.
– А вы немногословны, старший инспектор, – сказал наконец Уэйт. – Вы оказались более выдержанным и вежливым, чем большинство тех, с кем мне удается поговорить. Они неизменно находят предлог, чтобы прервать меня. Итак, чем я могу быть вам полезен?
– Как продвигается ваша кампания? – почти безразлично спросил Роджер.
– Отличный вопрос, – сказал проповедник. Он оглядел большую полупустую комнату: – Я обращаюсь письменно к родственникам жертв дорожных аварий, пытаюсь заручиться их поддержкой, пишу также членам Парламента, в местные газеты, но очень немногие удосуживаются ответить. Я не смею писать семьям погибших во время траура, но, похоже, они очень забывчивы – по крайней мере, они быстро забывают о постигшем их горе. Очень быстро. Лишь немногие приходят сюда и работают. Прошлым вечером здесь было совещание. Номинально, в комитет входят тридцать человек, присутствовали же только семь. – Он беспомощно поднял руки и продолжал: – Вы видите? Но я прав, я убежден, что прав. Это массовое уничтожение можно остановить за сутки.
Он бросил взгляд на входную дверь, словно услышал звонок, в глазах засветилось нетерпение – он был готов броситься к двери. Но оттуда не доносилось ни звука, и он снова повернулся к Роджеру:
– И все же, чем могу быть вам полезен? – сейчас его голос звучал тихо, спокойно.
– Не знаю, сможете ли, – так же спокойно сказал Роджер. – Я пытаюсь выяснить детали дорожного происшествия, которое произошло в Лайгейте примерно четыре года назад. Вы и некоторые члены наблюдательного комитета выступали свидетелями обвинения.
– Мы часто так делали, старший инспектор.
– Это была молодая женщина по фамилии Роули, она была беременна...
– А, миссис Роули, – сказал Уэйт и закрыл глаза, – миссис Роули, – повторил он и подошел к письменному столу.
Он сел за стол и правой рукой отодвинул пишущую машинку. Роджер внимательно посмотрел на нее: это была машинка фирмы "Коно", примерно двадцатилетней давности.
Подойдя ближе, он увидел, что машинка примерно того же типа и времени изготовления, как и та, на которой были напечатаны письма к Розмари Джексон.
Рядом лежали несколько конвертов с напечатанными адресами.
– Миссис Роули, – снова повторил Уэйт, в его голосе послышалось отчаяние, – странно, что вас заинтересовало именно это дело, старший инспектор. Это был как раз тот самый случай, когда мне была оказана самая большая общественная поддержка, – ни до, ни после ничего подобного не было.
Очень печальные обстоятельства: женщина, готовящаяся стать матерью, – кстати, очень красивая женщина. Ее хорошо знали в Лайгейте. У меня были великолепные свидетели. Я работал над этим делом как никогда. По правде говоря, это дело едва не сломило мой дух.
– Что же в нем необычного?
– Поначалу ничего, – сказал Уэйт, – свидетели защиты были очень солидные. Как обычно, суд продемонстрировал пренебрежение к моему неофициальному наблюдательному комитету. Вердикт – "невиновен". Несколько дней общественность возмущалась, но вскоре все было забыто, и потом, потом, – продолжал проповедник, – я понял, что это дело и не следовало даже пытаться выиграть, потому что виновата была она сама, миссис Роули. В происшедшем, кроме нее самой, винить было некого. Я разговаривал со многими и в конце концов пришел к выводу, что дело, на которое я возлагал столь большие надежды, было абсолютно проигрышным. Возможна ли более горькая ирония, старший инспектор?
– Нет, – медленно произнес Роджер, – должно быть, это было очень горько. А что с наблюдательным комитетом? Он распался?
– Да. А вскоре я уехал из Лайгейта – из-за этого дела. Я понимал, что после этого надеяться на благоприятные результаты не приходится, но надо было продолжать борьбу. Не мог же я прекратить кампанию – крестовый поход – из-за одной ошибки! Но с того момента я начал терять поддержку общественности. Кое-что, конечно, оставалось, одна газета даже пожертвовала на кампанию деньги. Я получил множество писем от членов моей общины, они в какой-то мере погасили издержки кампании. Прежде я мог печатать плакаты, даже умудрился издать буклет тиражом сто тысяч. Я смог позволить себе выплачивать сотрудникам небольшую зарплату. Сейчас же я полагаюсь лишь на эпизодическую помощь, а плакаты рисуют дети на конкурсе в воскресной школе.
Он замолчал, и было видно, что его поглотили горькие мысли.
Но он не позволил им сокрушить себя. Тысячи людей сдались бы на его месте, но только не он, этот хрупкий человек с печальными глазами.
– Мистер Уэйт, – тихо произнес Роджер и взглянул на него.
– Да?
– Когда я только начинал служить в полиции, в Эппинг-Форест нашли труп женщины. Спустя восемнадцать лет я поймал убийцу, сейчас он в тюрьме, отбывает пожизненное заключение. Мне показалось, это воспоминание может заинтересовать вас.
Уэйт стоял почти неподвижно, руки чуть подняты, ноги расставлены – как боксер, приготовившийся к атаке. В серых глазах мелькнул огонек. После долгого молчания он сказал:
– Не знаю, что привело вас ко мне, старший инспектор, но слава Богу, что вы пришли. Должен признаться, я уже был готов все бросить. Я работаю над этой кампанией уже почти десять лет и почувствовал, что больше не смогу, не выдержу. Вы пристыдили меня. Я принимаю ваш упрек. Восемнадцать лет или восемьдесят, какое это имеет значение? Увижу ли я при жизни результат своих усилий или нет, какое это имеет значение? Вы знаете, с чего все началось, старший инспектор?
– Нет.
– Вот, – сказал Уэйт и подошел к каминной полке, на которой стояла фотография в рамке.
Это была старая, выцветшая фотография, вырезанная из газеты. Под фотографией была небольшая подпись:
«Миссис Л. Л. Уэйт, проживавшая по Ардит-роуд, 85, в пятницу днем была сбита частным автомобилем. Полученные телесные повреждения оказались смертельными. Возбуждено уголовное дело».
– Кто это? – спросил Роджер.
– Моя мать.
Новый штрих, теперь начала прослеживаться определенная логика. Женщина на фотографии выглядела молодой и очень миленькой – может быть, чересчур робкая и застенчивая, но, впрочем, какой еще могла быть мать этого человека?
– Я понимаю, – сказал Роджер, – итак...
Со стороны двери послышался какой-то звук.