Так вот: он сидит, телевизор смотрит – что-нибудь, без разницы, а потом вдруг как скажет что-нибудь – совсем бывшему офицеру несвойственное… Они, по-моему, его большим бандитом, чем себя, иногда считают… Тут как-то у Юнгерова в доме по телевизору про Горбачева рассказывали, а Ермилов слушал, слушал, а потом тихо так и говорит: «Нас бы попросили, мы бы всех коммуняк тихонько перерезали». Я удивился, спрашиваю: «Зачем?» А он засмеялся и частушку запел: «Пароход плывет, волны с пристани, будем рыбу кормить коммунистами!» А через пять минут может сталинский марш запеть… Вот он такой… Если честно – страшный он. Он легко убьет, причем любого – независимо от возраста и пола. И при этом он совсем не дурак, а наоборот, очень даже умный. Я один раз случайно стал свидетелем его перепалки с Денисом, который нервно так спросил: «Ты что, мне не веришь? Мне?!» А Ермилов отвечает: «Если я всем верить буду, то меня надо рассчитать!» Денис как схватит его за грудки: «Я что, – все?!» А Ермилов ему спокойно так палец вывернул, аж скрючило Дениса, который совсем не фантик, и шепчет: «Чем больше я тебе не верю, тем спокойнее тебе спать!» Вот такой этот Ермилов… Я не знаю, как к нему отношусь…
Виталий Петрович размеренно закивал, словно речь шла о том, что ему было хорошо известно:
– Понял я, Валера, понял… Я ведь постарше тебя, поэтому таких Ермиловых редко, но доводилось встречать. Ты, кстати, запомни на будущее – они самые преданные люди, но, когда Красная Армия войдет в Берлин, они своим боссам тихонечко финки под ребра вгонят и, единственные, красиво и спокойно уйдут…
Штукин несогласно мотнул головой:
– Юнгеров под финку не подставится. По крайней мере, подловить его будет сложно. Он нутром людей чует, и не только их породу, но и сиюминутные настроения, эмоции… В нем очень много энергии, жизненной силы…
– И в чем же это выражается?
– Да в том, как он живет! Вот едет он, допустим, в администрацию района – весь такой в костюме, в галстуке за пятьсот долларов, а на его объекте рыбу мороженую как-то не так разгружают. Так он врывается на склад, как комдив, и орет: «А если я за пятнадцать минут один шаланду разгружу – могу тогда по харям вам надавать?!» Все молчат. А он разгружает – весь в рыбе, потом залезает под холодную струю на мойке, хватает в этом же универсаме чуть ли не с витрины новый костюм и рубашку и орет директору: «За твой счет!» И только после этого всего уматывает к главе администрации.
Ильюхин улыбнулся:
– Действительно, симпатичным он у тебя получается… На такого, чтобы завалить – китобойный гарпун нужен…
Валерка сузил глаза и спросил негромко, но жестко:
– Кому?
Странно, но полковник взгляд не выдержал, глаза отвел и пробормотал в сторону:
– Кому, кому… Гамернику в том числе…
Штукин взгляд не отводил, но молчал, понимал, что все равно ничего из Ильюхина не вытрясет. Захочет – сам скажет. Не захочет – бесполезно пытать.
– Гамернику в том числе, – повторил Виталий Петрович, а потом вдруг махнул рукой и добавил: – Ведь я, Валера, все-таки узнал, кто вас расстреливал, где они живут и кто они такие.
На мгновение Валерке показалось, что в кафе вдруг стало очень тихо – просто его сердце заколотилось так громко, что перекрыло все остальные звуки. Штукин облизал пересохшие губы и качнулся вперед:
– Хотелось бы на этих товарищей хоть одним глазом взглянуть…
– Кому? – вернул Ильюхин вопрос Валере – с той же самой интонацией.
Штукин, однако, даже и не заметил подколки:
– Взглянуть хотелось бы и мне, и Денису. Мы право имеем, ведь это они и нас расстреливали. И не их вина, что не добили. Они-то все грамотно сделали. Нас, наверное, судьба уберегла. Так что мы имеем право.
Полковник подпер щеку рукой:
– Ты, Валера, договаривай… Договаривай, что еще на них бы очень хотел и Юнгеров посмотреть – и знаешь, для чего? Я отвечу: для того, чтобы они получили под старым дубом все, что им причитается. [6]
Штукин непонимающе потряс головой:
– Старый дуб – это просто к слову?
Ильюхин усмехнулся:
– Старый дуб – это не просто к слову, но ты не заморачивайся… И вот что я тебе еще скажу: мы тут с тобой сидим не для того, чтобы помочь кому-то с кем-то разобраться, понял?
Внезапно лицо полковника скривилось, словно от сильной зубной боли. Валерка не мог читать мысли, поэтому не узнал, что Ильюхин в этот момент подумал: «А на самом деле получается – что именно для этого и сидим, прости господи!»
Штукин снова начал нервно ерошить пальцами волосы:
– Виталий Петрович, а зачем же вы мне тогда о Гамернике-то… Я ведь тоже – человек. У меня своя счет есть!
Ильюхин ждал этот вопрос:
– Я тебя, Валера, ориентирую. Ты должен настоящей информацией обладать, чтобы лучше чувствовать, чтобы понимать по мелким оговоркам возможное развитие событий. Еще раз подчеркну: я тебе сказал об исполнителях не для того, чтобы их кому-нибудь сдавать. Знаешь, не все так плохо! О стрелках я сказал лишь для одного – чтобы подчеркнуть, что они имеют самое непосредственное отношение к Гамернику. Стало быть, у Юнкерса мыслят в правильном направлении. А информация оперативная – это не сакральное знание. Информация, как вода – где-нибудь, да просочится. И Юнгеров рано или поздно начнет отвечать Гамернику. Ну не сможет он не ответить – так ведь?
Валера посмотрел на полковника очень нехорошими глазами:
– И в чем же он будет не прав?
Ильюхин сделал вид, что не замечает этого взгляда:
– А в том, что, сделав это неуклюже, он может попасть в крайне неприятные отношения с государством… Или сам ничего не будет делать, все Ермилову поручит?
Валера медленно качнул головой:
– Нет, в этом случае он не поручит Ермилову, хотя тот, наверное, будет настаивать.
– Вот! – поднял вверх указательный палец Ильюхин. – Юнгеров захочет поступить по-человечески, а людям свойственно ошибаться, особенно когда их чувства задеты…
– Ну да, – неприятным голосом перебил полковника Валера. – Гамерник-то не попадет в неприятные отношения с государством!
Виталий Петрович нахмурился:
– Слушай, друг дорогой! Ты не забывай, что у нас с тобой есть дело, дело нешуточное, и твоя роль в этом деле ключевая, и притом редкая. Я понимаю, что тебе тяжело, что ты с живыми людьми контачишь, и видишь в них много хорошего. Это правильный настрой. Психологически правильный – видеть на участке своей работы больше позитивного. Но не наше дело – и уж точно не твое – вступаться за Юнгерова. Тем более в разборке с Гамерником. Кто там из них прав? Откуда что пошло? Живут они так… А то, что этот Гамерник гнусен – я и без твоих замечаний знал еще тогда, когда ты в школе учился. Ферштейн?
– Яволь, херр оберст! [7]
Виталий Петрович помолчал, снова потер лоб пальцами и продолжил уже более спокойно:
– Оперативные материалы я тебе показывать-листать не буду, но поверь – тех, кто вас изрешетить пытался, я знаю. Буду к себе суров: я не знаю пока, как их «приземлить» и тем более, как их официально привязать к заказу Гамерника. Этих наемников на «понял-понял» не возьмешь, они ребята серьезные.
Штукин тихо кашлянул и поднял руку, как первоклашка. Ильюхин, разрешая, кивнул, и Валера очень осторожно начал выстраивать предложение:
– А вот Ермилов бы… Он смог бы их разговорить… Денис рассказывал, что…
Полковник не дал ему договорить:
– Я надеюсь, что ты так пошутить решил. Да? Пошутил?
– Пошутил, – мрачно кивнул Штукин. – Мне, вообще, как я заметил, особенно удаются шутки на тему собственного расстрела.
Виталий Петрович одобрительно кивнул:
– Это хорошо, что ты чувства юмора не теряешь.