Простуда развивалась точно по плану, и сейчас наступила самая неприятная стадия. Несмотря на это, он решил упорно сопротивляться простуде и удрать от домашней битвы, а поэтому провести весь день в кабинете. Во‑первых, он не избежал бы утомительной заботы о себе, если бы остался лежать дома. Когда у его жены начали подрастать дети, она со всей имеющейся у нее энергией вжилась в роль домашней медсестры, и его регулярная простуда была для нее событием, с которым могли сравниться день рождения или большие праздники.
Кроме того, по какой‑то загадочной причине ему было тягостно оставаться дома.
– Зачем ты явился, если тебе плохо?
– Я в полном порядке.
– Перестань слишком переживать из‑за этой истории. Можно подумать, у нас это первое дело, когда расследование зашло в тупик. И к тому же не последнее, причем тебе это известно не хуже меня. От этого мы не станем ни лучше, ни хуже. Просто твой жизненный идеал – быть первоклассным полицейским.
– Я вовсе не переживаю.
– Не думай над этим столько, потому что можешь создать угрозу своим моральным устоям.
– Как это?
– Точно… дай только человеку время, так он способен додуматься до такого, что просто страх берет. Задумчивость – мать безысходности, – пояснил Колльберг и ушел.
Это был безрадостный и пустой день, полный чихания, сморкания и будничной работы. Дважды Бек звонил в Муталу, главным образом, чтобы подбодрить Ольберга, который при дневном свете сообразил, что его открытие не будет ничего стоить, если не удастся каким‑то образом связать его с трупом у шлюзовой камеры.
– Человек склонен несколько переоценивать события, когда надирается, как свинья, а потом оказывается, что все это ни к чему. – Ольберг говорил это всхлипывая, кающимся тоном. Он был готов заплакать.
Исчезнувшая девушка из Ренга до сих пор не нашлась. Бека это не интересовало, потому что рост девушки составлял 155 см, у нее были крашеные волосы и прическа а ля Брижит Бардо.
В пять часов он сел в такси и поехал домой, но вышел у станции метро и остаток пути прошел пешком, чтобы избежать изнуряющего разговора о деньгах, который, несомненно, ожидал бы его, если бы жена увидела, что он приехал домой на такси.
Есть он ничего не мог, но вылил в себя чашку отвара ромашки. Для того, чтобы ко всему прочему еще и желудок разболелся, подумал Мартин Бек. Он прилег и сразу уснул.
Утром ему было немного лучше, он со стоицизмом выпил чашку кипятка с медом и съел один сухарик. Спор о состоянии его здоровья и несоразмерных требованиях государственного аппарата к своим сотрудникам затянулся, и когда он наконец добрался до управления округа Кристинеберг, было уже четверть одиннадцатого.
На его письменном столе лежала телеграмма.
Через минуту Мартин Бек впервые за восемь лет службы вошел в кабинет своего шефа без стука, несмотря на то, что над дверью горел красный свет.
Вездесущий Колльберг полусидел на краю стола и изучал план какой‑то квартиры. Хаммар, как всегда, сидел в своем кресле, подперев подбородок рукой. Оба недовольно уставились на вошедшего.
– Я получил телеграмму от Кафки.
– Веселенькое начало трудового дня, – сказал Колльберг.
– Но у него такая фамилия. Это полицейский из Линкольна, города в Америке. Он опознал ту девушку из Муталы.
– Он что, сумел сообщить обо всем в телеграмме? – спросил Хаммар.
– По‑моему, да.
Он положил телеграмму на стол. Все трое прочли текст на английском языке:
СОВЕРШЕННО ТОЧНО. ЭТО НАША ДЕВУШКА. РОЗАННА МАКГРОУ, 27. БИБЛИОТЕКАРЬ. ОБМЕН ДАЛЬНЕЙШЕЙ ИНФОРМАЦИЕЙ НЕОБХОДИМ КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ.
КАФКА, ОТДЕЛ РАССЛЕДОВАНИЯ УБИЙСТВ
– Розанна Макгроу, – сказал Хаммар. – Библиотекарь.
– Библиотекарь. Этого мы не ожидали.
– А у меня была версия, – сказал Колльберг, – что она из Мьёльбю. Кстати, где он находится, этот Линкольн?
– В Небраске, где‑то в центральной части США, – ответил Мартин Бек. – Во всяком случае, мне так кажется.
Хаммар еще раз прочел телеграмму.
– Что ж, займемся этим делом снова. По крайней мере, уже что‑то есть. Но как, черт возьми, она попала в Муталу?
Он вернул телеграмму Мартину Беку.
Дополнительная информация придет по почте, а эта мало о чем нам говорит.
– Она говорит нам об очень многом, – сказал Колльберг. – Мы ведь тоже кое на что способны.
– Да, – спокойно подтвердил Хаммар, – но нам с тобой вначале нужно закончить это дело.
Мартин Бек вернулся к себе в кабинет, сел за стол и начал растирать лоб кончиками пальцев. Чувство триумфа, охватившее его, незаметно исчезло. Три месяца ему потребовалось для того, чтобы узнать то, что в девяноста девяти случаях из ста без всяких усилий становится известным с самого начала.
Посольство и начальство подождут. Он придвинул телефон и набрал номер в Мутале.
– Слушаю, – сказал Ольберг.
– Мы выяснили ее личность.
– Это точно?
– Похоже на то.
Ольберг ничего не сказал.
– Это американка. Из какого‑то города Линкольн в штате Небраска. Хочешь записать?
– Да, пожалуйста.
– Ее звали Розанна Макгроу. Диктую по буквам: РУДОЛЬФ‑ОЛАФ‑СИГУРД‑ЭРИК‑АДАМ‑НОРБЕРТ‑НОРБЕРТ‑АДАМ, следующее слово – большое МАРТИН‑СЕСИЛ – большое ГУСТАВ‑РУДОЛЬФ‑АДАМ‑ВИЛЬГЕЛЬМ. Записал? [5]
– Да, вроде.
– Ей было двадцать семь, она работала библиотекарем. Пока что мне больше ничего не известно.
– Как тебе удалось это узнать?
– Обычная ежедневная работа. Ее наконец‑то начали разыскивать. Не через Интерпол, а через посольство.
– Пароход! – воскликнул Ольберг.
– Что?
– Пароход! Если здесь оказалась американская туристка, она должна была приплыть на пароходе. Возможно, не обязательно на том, моем пароходе, но наверняка на каком‑то пароходе. Такие туристки у нас бывают.
– Мы не знаем, была ли она здесь в качестве туристки.
– Да, ты прав. Я сразу же этим займусь. Если она здесь кого‑нибудь знала или жила в городе, я выясню это за двадцать четыре часа.
– Хорошо. Я позвоню тебе, как только узнаю что‑то новое.
Мартин Бек закончил разговор тем, что чихнул в ухо Ольбергу. Он собрался попросить прощения, но на другом конце уже было тихо.
Несмотря на то, что голова болела по‑прежнему и в ушах шумело, ему уже давно не было так хорошо, как сейчас. Он чувствовал себя как бегун за секунду до старта. Его волновало лишь то, что убийца стартовал раньше и получал фору в три месяца, а сам он не знал, в каком направлении бежать.
Где‑то в глубине его мозга полицейского за этими мыслями о вероятных шансах и неизвестных величинах уже начал складываться план действий на ближайшие двое суток. Он знал, что теперь результаты наверняка будут, был уверен в этом так же, как в том, что в песочных часах пересыпается песок.
Три месяца он думал только об этом, о той минуте, когда наконец‑то сможет начать расследование. До этой минуты он словно в кромешной тьме барахтался в болоте и вот теперь почувствовал под ногами первую надежную кочку. А следующая должна быть недалеко.
Он не рассчитывал на какие‑либо быстрые результаты. Если бы Ольберг выяснил, что женщина из Линкольна работала в Мутале или жила у знакомых в городе, или еще где‑то там ее видели, это удивило бы его больше, чем если бы убийца вошел к нему в кабинет и сам во всем сознался.