– Не рассказывал ли он вам о каком‑либо деле, над которым он работает, или клиенте, доставлявшем ему особенно много хлопот или чрезвычайно его беспокоившем?
– Да нет, пожалуй.
Брунетти помолчал.
– Был у него один новый клиент, – наконец заговорила она, – датчанин. Так вот, он пытался заняться импортом – сыра и масла, если не ошибаюсь, – но тут вышла новая директива ЕС, из‑за которой он мог прогореть. Карло пытался найти способ, чтобы тот мог ввозить свой товар через Францию, а не через Германию. Или наоборот, – точно не помню. Он очень много работал над этим делом, но не похоже, чтобы оно его чем‑то беспокоило.
– А как обстояли дела у него в конторе? В каких он был отношениях с персоналом? Спокойных? Дружеских?
Она сложила руки на коленях, поглядела на них и проговорила:
– Думаю, что именно в таких. Во всяком случае, он никогда не упоминал ни о каких трениях с кем‑либо из своих сотрудников, ни с одним из них. Если бы подобные проблемы существовали, уверена, он бы со мной поделился.
– Правда ли, что фирма принадлежала целиком и полностью вашему мужу, а все адвокаты были просто служащими на окладе?
– Что, простите? – Она бросила на него недоуменный взгляд. – Боюсь, я не поняла вашего вопроса.
– Участвовали ли другие адвокаты в прибыли от юридической практики вашего мужа, или все они работали за жалованье?
Она оторвала взгляд от своих рук и посмотрела на Брунетти:
– Боюсь, я не смогу ответить на этот вопрос. Мне почти ничего не известно о бизнесе Карло. Вам следует поговорить об этом с его бухгалтером.
– Как его имя?
– Это Убальдо.
– Ваш брат?
– Да.
– Ясно. – Помолчав, он продолжил: – Синьора, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о вашей личной жизни.
– Нашей личной жизни? – переспросила она, будто речь шла о чем‑то совершенно ей незнакомом. Он промолчал. Тогда она кивнула, давая понять, что готова слушать.
– Скажите, пожалуйста, сколько лет вы и ваш муж состояли в браке?
– Девятнадцать лет.
– Сколько у вас детей, синьора?
– Двое. Клаудио семнадцать, а Франческе пятнадцать.
– Они ходят в школу в Венеции?
Она взглянула на него как‑то особенно внимательно и спросила:
– Почему вас это интересует?
– Моей дочке, Кьяре, четырнадцать, вот я и подумал, что они могут быть знакомы. – Сказав это, он улыбнулся, всем своим видом давая понять, что это был вопрос совершенно безобидный.
– Клаудио учится в Швейцарии, а Франческа живет и учится здесь, с нами. – Она осеклась, потерла переносицу: – То есть со мной.
– Как вы считаете, синьора, ваш брак был счастливым?
– Да, – ответила она мгновенно. Сам Брунетти, задай ему кто‑нибудь подобный вопрос, ответил бы точно так же, но не столь поспешно. А вот синьора Тревизан сказала «да», не задумываясь.
– А скажите, были ли у вашего мужа какие‑нибудь особенно близкие друзья или партнеры по бизнесу?
Услышав этот вопрос, она подняла на него глаза, но тут же снова опустила и продолжала разглядывать собственные руки.
– Наши самые близкие друзья – семейство Ногарес, Мирто и Грациела. Он архитектор, живет на Кампо‑Сант‑Анджело. Они с Грациелой крестные Франчески. О партнерах мужа по бизнесу мне ничего не известно: спросите лучше Убальдо.
– А кого‑нибудь еще из друзей семьи назовете?
– Зачем вам все это? – спросила она уже с некоторым раздражением.
– Хочу побольше узнать о вашем муже, синьора.
– Хочу побольше узнать о вашем муже, синьора.
– Но зачем? – воскликнула она, казалось, помимо своей воли.
– Пока я не пойму, что за человек был ваш муж, я не смогу уяснить, почему все это случилось.
– Уяснить, почему его хотели ограбить? – В ее вопросе послышались едва заметные нотки сарказма.
– Не ограбить, синьора. Кто‑то задумал убить вашего мужа, и сделал это.
– Зачем кому‑то убивать Карло? Этого не может быть! – произнесла синьора Тревизан убежденно. Эту песню Брунетти слышал столько раз, что не счел нужным отвечать.
Тут синьора Тревизан неожиданно встала.
– У вас есть еще вопросы? Если нет, прошу простить, но мне хотелось бы побыть с дочерью.
Брунетти поднялся и протянул хозяйке руку.
– Синьора, позвольте еще раз поблагодарить вас за этот разговор. Я понимаю, как тяжела для вас и вашей семьи боль утраты. Остается только надеяться, что вам хватит мужества через это пройти.
Он говорил и сам чувствовал, как сухо и банально звучат его слова. Хотя откуда было взяться другим словам в доме, где горя совсем не чувствуется?
– Спасибо, комиссар, – сказала она, торопливо пожала протянутую руку и направилась к выходу. Она придержала перед ним дверь, и по коридору они направились к выходу. Никто из других членов семьи им не встретился.
Брунетти кивком попрощался с вдовой и вышел, дверь за ним тихонько закрылась. Спускаясь по лестнице, он размышлял о том, как это странно: прожить бок о бок с человеком почти двадцать лет – и ничего не знать о его делах и связях. И это при том, что ее брат работал у мужа бухгалтером. О чем же они тогда за семейным столом беседовали, о футболе, что ли? И Брунетти подумал еще, что все, кого он знал, ненавидели адвокатов. Сам он тоже ненавидел адвокатов. Можно ли в таком случае поверить, что у адвоката, да еще столь известного и процветающего, как Карло Тревизан, не было врагов? Надо, пожалуй, обсудить это завтра с Лотто, может, он окажется более разговорчивым, чем его сестра.
Пока Брунетти был у Тревизана, небо затянуло тучами, не осталось и следа от теплого сияния дня. Он взглянул на часы – около шести, еще можно при желании вернуться в квестуру. Но вместо этого он свернул, перешел мост Академии и направился к дому. По дороге он зашел в бар и заказал небольшой бокал белого вина. На стойке стояла тарелка с посыпанными солью крендельками: он взял один, откусил кусочек и тут же выкинул то, что осталось, в пепельницу – гадость, впрочем, так же как и вино. Он оставил недопитый бокал и ушел.
Брунетти вспоминал выражение лица Франчески Тревизан в тот момент, когда она внезапно появилась в дверях, и перед его мысленным взором возникали только округлившиеся при виде него глаза девочки. В этих глазах не было слез, в них нельзя было углядеть ничего, кроме удивления; она напоминала мать не только внешне, но и своим равнодушием к несчастью. Может, она ждала увидеть кого‑то совсем другого?
Как бы реагировала Кьяра, если бы он погиб? И что Паола, смогла бы она так же невозмутимо и спокойно отвечать на вопросы какого‑нибудь полицейского об их совместной жизни? Одно можно сказать наверняка: Паола уж точно не смогла бы, в отличие от синьоры Тревизан, утверждать, что ей не известно ничего о профессиональной деятельности мужа, покойного мужа. Это заявление синьоры Тревизан о ее полной неосведомленности засело в мозгу Брунетти как заноза, он не мог об этом не думать и не мог в это поверить.
Зайдя в квартиру, он на основании многолетнего опыта сразу сделал вывод, что дома никого нет. Он прошел на кухню и обнаружил, что стол завален газетами, листочками, исписанными цифрами и математическими символами, не имевшими для Гвидо ровным счетом никакого смысла, – по‑видимому, черновиками домашней работы Кьяры.