Гвидо Брунетти узнал о смерти адвоката Карло Тревизана только наутро, причем совсем не так, как полагается полицейскому, а из газет. Сначала он заметил громкий заголовок в «Газеттино», том самом издании, которое дважды печатало хвалебные статьи об участии адвоката в работе муниципального совета. «Убийство адвоката в поезде» – вопил заголовок; «Поезд смерти» – вторила ему «Ла Нуова», всегда склонная к высокопарности. Заголовки бросились в глаза Брунетти, когда он шел на работу. Он купил обе газеты и прочел статьи, стоя на Руга‑Орефичи, не обращая никакого внимания на снующих мимо него любителей пройтись с утра пораньше по магазинам. В статьях излагались только факты: застрелен в вагоне поезда; тело обнаружено на отрезке пути над лагуной; ведется расследование. Брунетти оторвался от газеты и рассеянно обвел взглядом прилавки, на которых высились горы фруктов и овощей. «Ведется расследование?» Кто там у нас вчера дежурил? Почему не позвонили ему? Значит, позвонили кому‑то из коллег. Интересно, кому?
Он повернулся спиной к газетному лотку и зашагал в направлении квестуры, перебирая в уме разнообразные дела, над которыми они сейчас работали, и пытаясь вычислить, кому достанется это новое дело. Сам Брунетти почти завершил одно дело, по масштабам Венеции некрупное, связанное с широко раскинувшейся паутиной взяточничества и коррупции, плести которую начали в Милане с десяток лет тому назад. На материке построили несколько скоростных дорог, и одна из них соединила город с аэропортом. На их сооружение ушли триллионы лир. И только когда строительство было завершено, возник вопрос, зачем аэропорту, принимающему от силы сотню рейсов в день, такая роскошная трасса и все эти автобусы, такси и катера. И лишь тогда задумались, а следовало ли тратить такую уйму общественных денег на строительство, в котором на поверку не было ни малейшей необходимости. После этого расследование попало в руки Брунетти, и посыпались ордера то на арест, то на замораживание активов владельца строительной фирмы, выполнившей львиную долю дорожных работ, и трех членов муниципального совета, которые наиболее активно настаивали на выборе именно этой фирмы в качестве подрядчика.
Другой комиссар занимался неким казино, где крупье нашли очередной способ обыгрывать родное заведение и снимали сливки в виде процента с выигрыша. Еще одного коллегу подключили к давнишнему делу о бизнесе, находящемся под контролем мафии, где‑то в Местре – дело это росло как на дрожжах, и, к сожалению, конца ему видно не было.
Поэтому Брунетти вовсе не удивился, когда охранник на входе в квестуру прямо с порога сообщил ему:
– Он тебя спрашивал.
Если вице‑квесторе Патта требует его к себе в такую рань, это значит, что вчера вечером по поводу происшествия позвонили именно Патте, а не кому‑то из комиссаров. А если это убийство заинтересовало Патту настолько, что он примчался на работу с утра пораньше, то выходит, что Тревизан был персоной куда более важной и располагал гораздо более солидными связями, чем это представлялось Брунетти.
Он поднялся к себе в кабинет, повесил плащ и проверил, не появилось ли на столе чего нового. Нет, ничего, кроме бумаг, которые сам он оставил здесь вчера вечером. А это могло означать только одно: все бумаги, что успели появиться по новому делу, находятся в кабинете у Патты. Он спустился по черной лестнице и вошел в приемную вице‑квесторе. За столом сидела синьорина Элеттра Дзорци. Выглядела она так, будто с минуты на минуту ждала фотографов из «Вог»: платье из белого крепдешина делало ее похожей на ландыш; складки наискосок прикрывали грудь, но при этом она смотрелась ничуть не менее соблазнительно.
– Добрый день, комиссар, – сказала она, оторвавшись от журнала, и улыбнулась ему.
– Что, Тревизан? – спросил Брунетти.
Она кивнула:
– Шеф уже минут десять по телефону разговаривает с мэром.
– Кто кому позвонил?
– Мэр ему. А какая разница?
– Есть разница. Если мэр позвонил ему, значит, у нас по этому делу ничего нет.
– Как так?
– Если бы он позвонил мэру, это означало бы, что сам он уже в чем‑то уверен и может заверить мэра, что у нас имеется подозреваемый или вот‑вот будет чистосердечное признание. А раз мэр звонит ему, это значит, что покойный был важной птицей и они хотят получить результат как можно скорее.
Синьорина Элеттра закрыла журнал и отодвинула его на край стола. Брунетти вспомнил, что поначалу, только‑только устроившись на это место, секретарша прятала журналы в стол, когда не читала, а теперь вот даже обложкой вниз не переворачивает.
– В котором часу он пришел? – спросил Брунетти.
– В восемь тридцать, – ответила она и тут же, не дав Брунетти задать следующий вопрос, добавила: – Я была уже здесь и сказала ему, что вы появились с утра и сразу ушли – якобы чтобы поговорить со служанкой Леонарди.
На самом деле Брунетти уже успел поговорить с этой женщиной вчера днем. В тщетных попытках получить от нее какую‑нибудь новую информацию по делу о строительстве автотрассы.
– Спасибо, – откликнулся он. Гвидо не раз задавался вопросом, как синьорине Элеттре – барышне, очевидно всегда любившей приврать, пришла в голову мысль работать в полиции.
Она опустила голову и увидела, что красная лампочка на телефоне перестала мигать.
– Все, положил трубку.
Брунетти кивнул и повернулся спиной к столу. Он постучал в дверь, дождался, пока Патта выкрикнет «Войдите», и вошел к нему в кабинет.
Хотя вице‑квесторе и приехал на работу рано, он явно успел затратить уйму времени на туалет: в воздухе витал резкий запах какого‑то лосьона после бритья, красивое лицо сияло. Галстук у него был шерстяной, костюм шелковый – вот так, никто не назовет вице‑квесторе рабом традиций.
– Где вы были? – спросил Патта вместо приветствия.
– У Леонарди. Думал поговорить со служанкой.
– Ну и?..
– Ей ничего не известно.
– Это совершенно не важно, – нетерпеливо заметил Патта и указал ему на стул. – Садитесь, Брунетти. – Он сел, и Патта продолжил: – Уже знаете?
Уточнять, что, собственно, он должен знать, было излишне.
– Да, – сказал Брунетти, – как это произошло?
– Кто‑то застрелил его вчера вечером в поезде Турин – Триест. Два выстрела с очень близкого расстояния. Оба в туловище. Одна из пуль, должно быть, задела артерию – крови было просто море.
«Ага, – подумал Гвидо, – раз Патта говорит „должно быть“, значит, вскрытие еще не проводили и это только его догадки».
– Где вы были вчера вечером? – поинтересовался Патта, и это прозвучало так, будто он хочет убедиться, что Брунетти можно исключить из круга подозреваемых, прежде чем продолжать разговор.
– Я был на ужине у друзей.
– Мне доложили, что до вас вчера вечером невозможно было дозвониться.
– Я был на ужине у друзей, – повторил Брунетти.
– Почему у вас нет автоответчика?
– У меня двое детей.
– При чем тут ваши дети?
– А при том, что если бы у меня был автоответчик, то приходилось бы часами выслушивать послания от их друзей. – «Или, к примеру, жалобы учителей и бесконечные оправдания детей по поводу опозданий и прогулов», – добавил Брунетти уже про себя. И вообще, считал он, в их семье записывать сообщения для родителей обязаны именно дети.