– Что‑нибудь еще, синьор?
– Да. Сегодня утром я занят, да и днем попытаюсь встретиться с вдовой убитого, так что хотел отправить кого‑нибудь на вокзал, побеседовать с проводницей, обнаружившей тело. Выясните, может, она что‑то видела. – Предупреждая возражения Вьянелло, он добавил: – Знаю, знаю! Если кто‑то что‑то и видел, то уже рассказал бы об этом. Но я все равно хочу, чтобы им задали эти вопросы.
– Да, синьор.
– И я хотел бы увидеть список имен и адресов всех пассажиров, находившихся в поезде на момент его остановки, и полный текст их ответов на все вопросы.
– Как вы думаете, синьор, почему его не ограбили?
– Если его убили, чтобы ограбить, то преступник мог услышать, как кто‑то идет по коридору, испугаться и не успеть обыскать жертву. Но есть и другой вариант: тот, кто это сделал, хотел показать нам, что это было не ограбление.
– Да, но ведь это не логично! – возразил Вьянелло. – Разве не выгодней заставить нас поверить, что это именно ограбление?
– Это зависит от того, зачем было его убивать.
Вьянелло подумал немного и сказал:
– Да, пожалуй.
Но произнес он это таким тоном, что было ясно: аргументы не убедили его до конца. Все‑таки не укладывалось в голове, зачем злоумышленнику отдавать полиции такой козырь.
Вьянелло не хотелось тратить время в поисках ответа на свой вопрос, поэтому он поднялся и сказал:
– Я отправляюсь к нему в контору, попробую что‑нибудь разузнать. Вы будете на месте после обеда?
– Возможно. Зависит от того, когда я смогу повидать вдову. Я оставлю вам записку.
– Хорошо. Тогда увидимся после обеда, – заключил Вьянелло и вышел из кабинета.
Брунетти вернулся к изучению дела. Он открыл папку, нашел номер домашнего телефона Тревизана и набрал его. Трубку взяли только на десятый гудок.
– Слушаю, – сказал мужской голос в трубке.
– Это дом адвоката Тревизана? – спросил Брунетти.
– Простите, а кто это говорит?
– Это комиссар Гвидо Брунетти. Могу я поговорить с синьорой Тревизан?
– Моя сестра не в состоянии подходить к телефону.
Брунетти перелистал дело, нашел страничку, где была указана девичья фамилия синьоры Тревизан, и сказал:
– Синьор Лотто, простите, что приходится беспокоить в такую минуту вас и тем более вашу сестру, но мне совершенно необходимо поговорить с ней, чем скорее, тем лучше.
– Боюсь, это невозможно, комиссар. Моя сестра приняла сильное успокоительное и не сможет никого принять. Ее все это буквально подкосило.
– Я понимаю, ей сейчас очень больно, синьор Лотто, и позвольте мне выразить самые искренние соболезнования. Но нам необходимо поговорить с кем‑то из семьи, прежде чем мы сможем начать расследование.
– Какая именно информация вас интересует?
– Нам нужно получить более четкое представление о жизни адвоката Тревизана, о его профессиональной и деловой деятельности, связях и партнерах. До тех пор, пока мы не будем располагать такой информацией, мы не сможем понять мотив преступления.
– Я думал, это было ограбление, – проговорил Лотто.
– У него ничего не забрали.
– Но это единственное, почему могли убить моего зятя! Вора, наверное, кто‑то вспугнул.
– Вы правы, синьор Лотто, очень возможно, что так все и было. Но мы бы очень хотели поговорить с вашей сестрой, хотя бы для того, чтобы исключить все остальные варианты и полностью сконцентрироваться на гипотезе неудавшегося ограбления.
– Какие еще «другие варианты»? – гневно воскликнул синьор Лотто. – Уверяю вас, что в жизни моего зятя не было ровным счетом ничего необычного.
Но мы бы очень хотели поговорить с вашей сестрой, хотя бы для того, чтобы исключить все остальные варианты и полностью сконцентрироваться на гипотезе неудавшегося ограбления.
– Какие еще «другие варианты»? – гневно воскликнул синьор Лотто. – Уверяю вас, что в жизни моего зятя не было ровным счетом ничего необычного.
– Я в этом ни минуты не сомневаюсь, синьор Лотто, но тем не менее я обязан побеседовать с вашей сестрой.
Последовала долгая пауза, и наконец Лотто спросил:
– Когда?
– Сегодня днем, – ответил Брунетти и с трудом удержался, чтобы не добавить: «если можно». Еще одна долгая пауза.
– Подождите, пожалуйста, – сказал Лотто и отложил трубку. Его не было так долго, что Брунетти достал из ящика стола листочек бумаги и начал писать на нем слово «Чехословакия», пытаясь вспомнить правильное написание. Он как раз выводил на своем листке шестой вариант, когда в трубке вновь послышался голос Лотто:
– Приходите сегодня в четыре, с вами поговорят либо моя сестра, либо я.
– В четыре, – повторил Брунетти. – Тогда до встречи, – только и сказал он, прежде чем попрощаться и повесить трубку. Его богатый опыт подсказывал, что никогда нельзя показывать свидетелю, что благодарен ему за сотрудничество, даже если он сам предлагает помощь.
Брунетти посмотрел на часы: одиннадцатый. Он позвонил в муниципальный госпиталь, но, набрав три разных добавочных номера и поговорив с пятью разными людьми, так и не получил никакой информации о вскрытии. Ему часто приходила в голову мысль, что единственной безопасной для здоровья процедурой в этом госпитале было именно вскрытие: единственная операция, при которой ничем не рискуешь.
Вот с такими мыслями о достижениях медицины он и отправился на встречу с доктором Дзорци.
Покинув здание квестуры, Брунетти повернул направо и пошел в сторону канала Сан‑Марко и базилики. Он с удивлением обнаружил, что на улице сияет солнце; с утра он был так поглощен новостью об убийстве Тревизана, что даже не обратил внимания, какой чудесный день подарила городу природа: мягкий свет ранней зимы заполнил улицы, и сейчас, ближе к полудню, стало так тепло, что можно было вполне обойтись без плаща.
Народу на улицах было немного, но практически все находились в приподнятом настроении от нежданного солнечного света и тепла. Кто бы мог поверить, что еще вчера город тонул в тумане и катерам приходилось включать радары, чтобы проделать коротенький путь до острова Лидо? И вот, гляди‑ка, сегодня он жалеет, что не прихватил солнцезащитные очки и не надел костюм полегче, а добравшись до воды, зажмуривается на мгновение, ослепленный яркими солнечными бликами. На той стороне канала красовались купол и башня Сан‑Джорджо‑Маджоре – еще вчера их совсем не было видно, – словно они пробрались в город под покровом ночи. Какой прямой и изящной выглядела эта башня в отличие от Сан‑Марко, уже не первый год заточенной в леса и от этого напоминавшей пагоду, – у Брунетти порой возникало ощущение, что городские власти взяли и продали часть города за наличные японцам, а те стали приспосабливать под себя городскую архитектуру.
Свернув направо в направлении пьяццы Сан‑Марко, Гвидо вдруг поймал себя на том, что глядит на туристов с нежностью. Те шли мимо него, широко разинув рты и замедляя шаг, чтобы лучше рассмотреть окружающее. А ведь она все еще может сразить их всех наповал, эта старая шлюха Венеция; и Брунетти, словно верный сын, привыкший оберегать престарелую мать от недобрых взглядов, с удивлением ощутил прилив гордости и восторга. В этот момент вдруг понадеялся, что идущие мимо люди взглянут на него и как‑то сразу поймут, что он – венецианец, а значит, отчасти наследник и совладелец всего этого великолепия.