Контейнеры под окном стоять не могут. Санитарные нормы же… Но накануне во дворе стали делать детскую площадку. Расчистили место, песок завезли, всякую арматуру, турники там, качели устанавливать начали. И вот рабочие мусорные баки отодвинул и к стене дома — они, эти баки, уже не вписывались. Вечером жильцы пришли с работы, дети из школы, из детского сада, и скандал начался. Но рабочие уже ушли.
— И жильцы сами баки отодвигать не стали?
— Видимо, нет. Это мне понятые между делом рассказывали, когда я показания снимал. В общем, на следующий день баки все еще стояли в пяти метрах от стены дома, не дальше. Так что пуля…
— Что, попала прямо в бак? — спросил Турецкий невинным голосом.
— Необязательно. Могла рядом упасть. Но за время, которое прошло с момента смерти, приезжал мусорный эвакуатор и пересыпал содержимое баков. А после него дворник убирал.
— И вы, конечно, пулю искать не стали?
— Как же ее искать? — удивился Смагин.
— На мусорной свалке, дорогой мой, — сварливо сказал Турецкий. — Узнать, куда отвозили мусор, и искать, искать…
Смагин расстроился. Выдавил еле слышно:
— Это моя оплошность?
— К сожалению, ваша. Ладно. И не такое бывало. Однажды на моих глазах доктор у самоубийцы смерть констатировал. А тот открыл глаза и попросил опохмелиться.
— Вот это да! — расхохотался Смагин.
— Ничего, служба у вас впереди длинная, еще насмотритесь, — пообещал Турецкий и добавил про себя: к сожалению…
Смагин между тем тряхнул головой и сказал довольно решительно:
— Александр Борисович, очень жаль, что я этого не сделал. Но ведь самоубийство же. Пистолет рядом валяется. Отпечатки пальцев на нем — Белова. Плюс — предсмертная записка.
— Чуть не забыл! — спохватился Турецкий. — А как насчет этой записки? Вы в ней поковырялись?
Оказалось, почерковедческую экспертизу Смагин не проводил, потому что предъявил предсмертную записку Белова трем его сотрудникам (Майзелю, Кол-дину и какому-то Ляпину), и все опознали почерк шефа.
— Значит, вы уверены, что это самоубийство?
— Конечно. Я прокурору Григорьеву так и написал. Он изучил материалы и согласился. Дело закрыл. — И добавил с легкой тревогой: — По-моему, он опытный специалист…
То, что Смагин нервничал, было немудрено. Он, молодой следователь областной прокуратуры, то есть, в сущности, московской, собрал весь материал и предположительно классифицировал происшествие как самоубийство. Прокурор такое мнение подтвердил и дело закрыл. Точка. Но Колдин и Гордеев настаивают, что совсем даже не точка.
Турецкому сейчас нужно было, чтобы Смагин не мандражировал, а четко отвечал на его вопросы.
— Опытный так опытный. Ладно. Вы сказали: за время, которое прошло с момента смерти. А что определил врач, сколько времени прошло с момента смерти?
— Пять-шесть часов. Так врач сказал.
— То есть время смерти Белова… — Турецкий вопросительно смотрел на младшего коллегу.
— Между одиннадцатью и двенадцатью часами.
— Хорошо. Хотя что же тут хорошего… Да, а как насчет самого выстрела? Никаких, даже косвенных, свидетельств нет?
— Выстрела никто из соседей не слышал, возможно, потому, что был день и все были на работе, — уточнил Смагин, упреждая следующий вопрос о возможных свидетелях. — А те, кто оставался, — пенсионеры, и они…
— Старые и глухие, — закончил за него Турецкий.
— Вроде того. А Колыванов хоть и не глухой, но спал. У него ночная работа была.
Неплохой паренек, подумал Турецкий. Шустрый. Надо его запомнить. А впрочем, зачем запоминать, когда можно…
— Слушайте, Смагин, вы чем сейчас занимаетесь? На службе я имею в виду.
— Я… у меня есть дело о поджоге на чердаке… и еще там по мелочи… — Смагин покраснел как красна девица. Что-то почувствовал. Интуиция — это хорошо, пригодится.
— По мелочи, значит. И как, интересно?
— По-всякому. Работа же.
— Это точно, — кивнул Турецкий, вполне удовлетворенный философским ответом. — А вас не задевает неприязненное отношение обывателей?
— Когда это? — удивился Смагин.
— Или вы его просто не замечаете? Я имею в виду то, как в обществе относятся к правоохранительным органам. Вы же понимаете, что неоднозначно. Или однозначно плохо. А уж в кругу ваших сверстников — так небось и подавно. Смеются, наверно, над вами, иронизируют, а? Как вы это переносите?
Турецкий намеренно не смягчал выражений: он хотел видеть реакцию Смагина. Реакция оказалось очень простой.
— Я на это внимания не обращаю, Александр Борисович, это пустая трата времени. Я служу своему делу, как умею, как меня научили, и… горжусь своей работой. Я думаю, что я — на своем месте.
Турецкий даже подивился: такие слова не из телевизора или газетных передовиц, а вживую, от нормального человека, услышишь нечасто.
А Смагин продолжал:
— Если кто-то считает, что нашей работы нужно стесняться, так это только потому, что мало о ней знает. А ведь в прокуратуру попасть работать не так-то просто. Уж вы-то понимаете! Во-первых, такое образование нужно еще суметь получить, а во-вторых, нужно постоянно доказывать свою профпригодность. Рутины, конечно, много, но ведь должен же кто-то отделять зерна от плевел.
Теперь Турецкий был не только удивлен, но даже немного растроган, словно увидел в этом мальчике себя самого двадцатилетней давности. Тоже ведь собирался горы сдвинуть… Ну а что, может, даже и вышло немного. По крайней мере, стыдиться точно нечего, господин государственный советник юстиции третьего класса.
— А что вы скажете, Смагин, если я попрошу ваше начальство откомандировать вас ко мне, пока я этим делом занимаюсь?
— Самоубийством Белова? — спросил Смагин чуть дрогнувшим голосом.
— Или убийством, кто знает. В этом и есть суть проблемы.
— Александр Борисович, вы не шутите — насчет «откомандировать»?
— У меня на это времени нет, коллега.
Смагин был в полном восторге и смотрел на Турецкого влюбленными глазами.
Вероятно, подумал Турецкий, парень поглощен не столько работой, сколько смутным предчувствием раскрывающейся жизни. Наверно, ему уже рисуется новая жизнь, полная удивительных приключений и государственных тайн.
У Турецкого зазвонил мобильный. Если жена, то жизнь удалась, загадал Александр Борисович, а если Меркулов… то тоже удалась.
— Алло?
— Саша, ты нужен на работе. — Это был Меркулов.
— Скоро приеду. Надеюсь, там у тебе не новый Шляпников меня дожидается?
— Генеральный дожидается.
— Ого!
Турецкий попрощался со Смагиным и пошел к своей машине. Потом остановился и крикнул:
— Слушайте, Олег, а это ведь довольно одинокое занятие — бег на длинные дистанции, а?
Смагин немного подумал, прежде чем ответить, но сказал твердо:
— Ничего, мне нравится.
Пять минут спустя Смагин ел мороженое (ягодное, в пластиковом стаканчике, 13 рублей), вышагивал по тротуару и счастливо улыбался, подставив лицо нежестокому еще утреннему московскому солнцу. Рядом кто-то пару раз нажал на автомобильный клаксон. Смагин посмотрел налево и увидел медленно двигающуюся «Волгу» Турецкого.
Не останавливаясь, Турецкий спросил в открытое окно:
— Забыл спросить. Нашли что-нибудь любопытное при обыске? Что-нибудь стоящее?
— Да нет как будто. Документы всякие научные… но это же в порядке вещей… Да и Майзель никакого интереса к ним не проявил — я ему показывал… Ну дневники Белова потом, — стал перечислять Смагин.
— Стоп! Шутишь?! — Турецкий перешел на «ты» и сам этого не заметил, а Смагин вообще воспринял как должное.
— Почему? В деле же все есть.