Из‑под двери в комнату дочери пробивалась узкая полоска света, оттуда доносились звуки радио или проигрывателя. Он постучал и вошел.
Дочь звали Ингрид, ей было шестнадцать лет. В последнее время она заметно созрела и с каждым разом общаться с ней становилось легче. Она была спокойная, рациональная и умная; он любил с ней разговаривать. Она училась в последнем классе средней школы и с учебой справлялась успешно, хотя и не принадлежала к категории, которую в его времена называли зубрилами.
Сейчас она читала, лежа в кровати. Проигрыватель, стоящий на столике у кровати, был включен. Она слушала не поп‑музыку, а какую‑то классику; ему показалось, что это Бетховен.
– Как дела? – сказал он. – Ты еще не спишь?
Он осекся, сообразив, насколько бессмысленно то, что он сказал, и подумал о том, какие банальности слышали эти стены за последние десять лет.
Ингрид отложила книгу в сторону и выключила проигрыватель.
– Привет, папа. Ты что‑то сказал?
Он покачал головой.
– О Боже, ты весь промок. Неужели так льет?
– Как из ведра. Мама и Рольф спят?
– Наверное. Мама загнала Рольфа в постель сразу после обеда. Сказала, что он простужен.
Мартин Бек присел на край кровати.
– Он действительно простужен?
– Мне, во всяком случае, показалось, что он выглядел совершенно здоровым. Но он послушно улегся. Наверное, чтобы не делать на завтра уроки.
– Зато ты прилежная. Что ты учишь?
– Французский. У нас завтра контрольная. Хочешь меня послушать?
– Вряд ли это что‑нибудь даст. Французский я знаю плохо. Ну, спи.
Он встал, а дочь послушно скользнула под одеяло. Он заботливо подоткнул одеяло и, уже закрывая за собой дверь, услышал ее шепот:
– Скрести за меня завтра пальцы.
– Хорошо. Спокойной ночи.
Он вошел в темную кухню и несколько минут постоял у окна. Казалось, дождь поутих, однако это впечатление могло быть обманчивым, потому что окно кухни выходило на подветренную сторону. Мартин Бек попытался представить себе, что происходило сегодня во время демонстрации у американского посольства и как напишут об этом завтра в газетах: назовут ли действия полиции беспомощными и неумелыми или охарактеризуют их как жестокие и провоцирующие. В любом случае без критики не обойтись. Будучи полицейским, он испытывал чувство солидарности по отношению к своим коллегам, и сколько он себя помнил, так было всегда, однако в душе признавал, что часто критика была обоснованной, если, конечно, не придираться к мелочам. Он вспомнил, что сказала Ингрид однажды вечером несколько недель назад. Многие ее одноклассники активно интересовались политикой, участвовали в митингах и демонстрациях, и большинство из них были решительно плохого мнения о полиции. Она сказала, что, когда была маленькой, гордилась тем, что ее отец служит в полиции, а теперь предпочитает не упоминать об этом. И не потому, что ей стыдно, а просто сразу начинаются споры и от нее ожидают, что она возьмет на себя ответственность за действия всей полиции. Конечно, это глупо, но тут уж ничего не поделаешь.
Мартин Бек вошел в гостиную, остановился у двери в спальню и услышал тихое похрапывание жены. Он осторожно постелил себе на диване, зажег бра и задернул занавески на окнах. Диван он купил недавно и перешел спать в гостиную из общей с женой спальни под тем предлогом, что якобы не хочет ей мешать, когда возвращается домой поздно ночью. Она протестовала, ссылаясь на то, что он часто работает по ночам до самого утра, а потом днем отсыпается, и она не хочет, чтобы он лежал в гостиной и мешал. Он обещал, что в таких случаях будет лежать и мешать в спальне, где она днем редко бывает. Поэтому вот уже целый месяц как он спал в гостиной и прекрасно себя чувствовал.
Жену звали Инга.
Отношения между ними с каждым годом становились все хуже и хуже, и теперь он почувствовал облегчение оттого, что ему не нужно больше спать с ней в одной кровати.
Отношения между ними с каждым годом становились все хуже и хуже, и теперь он почувствовал облегчение оттого, что ему не нужно больше спать с ней в одной кровати. Из‑за этого чувства облегчения он испытывал иногда угрызения совести, но после шестнадцати лет супружеской жизни невозможно было разобраться, кто прав, кто виноват, и он уже давно перестал над этим задумываться.
Мартин Бек сдержал приступ кашля, снял мокрые брюки и повесил их на стул возле радиатора. Сидя на краешке дивана и снимая носки, он подумал о том, что ночные прогулки Колльберга под дождем могут объясняться тем, что его супружество тоже начинает превращаться в ненависть и равнодушие.
Так быстро? Колльберг женился всего полтора года назад.
Поэтому Мартин Бек отбросил эту мысль еще до того, как снял первый носок. Леннарт и Гюн, несомненно, счастливы друг с другом. Впрочем, какое ему до этого дело.
Он встал и голый подошел к книжной полке. Долго выбирал и наконец решил взять книгу, написанную старым английским дипломатом сэром Юджином Миллингтоном‑Дрейком, в которой повествовалось о «Графе Шпее» и битве у берегов Ла‑Платы.
– Да?
– Один из мертвых… наверное, это кто‑то из ваших людей.
Мартин Бек крепко сжал трубку.
– Кто?
– Не знаю. Мне не сказали фамилию.
Мартин Бек положил трубку и прислонился к стене.
Леннарт. Наверняка это он. И зачем он только вышел в такой дождь? Что ему понадобилось в автобусе № 47? Нет, наверное, все‑таки это не Колльберг.
Он поднял трубку и набрал номер Колльберга. Зуммер. Второй. Третий. Четвертый. Пятый.
– Колльберг.
Сонный голос Гюн. Мартин Бек пытался говорить спокойным, естественным тоном:
– Привет. Там рядом с тобой есть Леннарт?
Ему показалось, что он слышит скрип кровати: очевидно, Гюн села.