Так что не жмись, Костя, раз сами ничего не можете, а частные сыщики — народ небогатый и хлеб свой зарабатывает потом и кровью.
— Да ладно тебе, — пробурчал Меркулов. — Не ораторствуй и не прибедняйся, не на хлебе едином сидите, еще и икоркой намазываете.
— Все, Костя! Это была последняя капля, — снова рассмеялся Турецкий.
Не так давно, ранней осенью, сотрудник «Глории» Филипп Агеев завершил дело, связанное с угрозой покушения на одного крупного бизнесмена, владельца нескольких рыбозаводов. Пугающий его идиот был быстро обнаружен и пойман: оказался собственным сотрудником, предпринявшим этот примитивный шантаж по соображениям личной обиды на хозяина предприятия. И хозяин, в благодарность за скорую и качественную помощь, помимо оговоренной суммы вручил Филе большую банку черной икры, половину которой Агеев, естественно, принес в агентство, чтобы побаловать товарищей, уже забывших вкус этого деликатеса. А они интеллигентно лопали и вспоминали, что ведь еще относительно недавно эта самая икра стояла в серебряных судках в рыбных отделах магазинов по всей стране. И еще — бутерброды с черной икрой во всех вокзальных буфетах. Как и крабы в банках, и многое другое. Как дешевая вяленая вобла — под пиво. Или колбаса, которую тогда можно было есть без опасения за свое здоровье. И даже собаки с кошками ею не брезговали…
Алевтина подобные воспоминания «пожилых» мужчин попросту не понимала, это ведь было, хоть и незадолго, но все же до ее жизни.
И надо же было случиться, что, когда сыщики уселись за стол, чтобы «продегустировать» прочно забытую продукцию, в агентство по собственной инициативе завернул Меркулов. Просто ехал мимо и заглянул «на огонек». Так он сказал, во всяком случае. Но никто не поверил, потому что у Кости была редкостная интуиция. Его удивлению тоже не было предела: сидят, понимаешь, знакомые все люди, попивают коньячок и закусывают черной икрой! Это ли не прямое свидетельство того, что «Глория» зажралась?! Переубедить его так и не смогли, да, в общем-то, и не сильно старались, пускай большие начальники завидуют!..
— Больше ты икры не получишь, — подвел итог своим воспоминаниям Турецкий. — И не проси. Знали б о твоей завистливой натуре, убрали б со стола еще до твоего приезда.
— Да ладно вам, — миролюбиво отозвался Меркулов. — Шутки разучился понимать? Так ты давай, подъезжай, а Валентине я лично объясню ситуацию. Конечно, это наше прямое дело, но бывают обстоятельства, когда и к частному сыску прибегать приходится…
— А вот на бедность свою и не думай ссылаться, — перебил Турецкий. — Тебя в этой ситуации не поймут. Никто, ни мы и не она.
Александр Борисович положил трубку и вышел в приемную. Аля посмотрела на него с вопросительным ожиданием.
— Еду в Генеральную, посмотрю материалы по Краснополю. Севе скажи, обязательно вернусь, и мы закроем с ним вопрос, который обсуждали вчера вечером.
— А какой вопрос?
Было бы естественно так спросить для посторонней девушки, но не для «ответственного работника» ЧОП «Глория», на что Александр Борисович немедленно указал Алевтине, и та покраснела. А он тут же нервно подумал: уж не перебрал ли со своими нравоучениями? Женщина, особенно такая вот, юная, — существо хрупкое, ранимое, и обращения оно к себе требует бережного. То есть постоянно бережного, а не от случая к случаю. Впрочем, надо отдать Альке должное: внешняя хрупкость у нее сочеталась с необыкновенной физической выносливостью и радующей душу фантазией. Так что, по правде говоря, он с наслаждением взял бы ее в свою командировку в качестве помощницы. Хотя бы для постоянной релаксации. Но немедленно оборвал свои мечты: уж чем-чем мог он рисковать, но только не ее здоровьем и жизнью, — вот это уже последнее дело.
А что риск там предстоит, причем серьезный и острый, в этом он не сомневался. Подобные дела редко обходятся без потерь. И одна уже есть, это — Гера Ванюшин, казалось, еще вчера — способный ученик, а теперь и сам «важняк». Выжил бы только: кома — вещь непредсказуемая.
Глава третья Сестры
Катя прилетела следующим утром. Валентина позвонила Турецкому на службу и сообщила об этом. Оказалось, что в Краснополе разыгрался спектакль доподлинного абсурда, основой которого были события драматические.
Еще накануне Катя рассказала своему шефу о ночном происшествии, но главным образом о хамских предположениях наглого «пинкертона» и своей непосредственной реакции. Шеф в отличие от нее серьезно оценил ситуацию: он был в курсе начатого в городе расследования «громкого» убийства Неделина, а над предположением следователя хотя и расхохотался, настолько оно было нелепым, но и задумался о возможных последствиях. Он посоветовал Катерине немедленно принять меры, чтобы заранее обезопасить себя от всякого рода наветов и сплетен, обвинений и прочего. И тут же предусмотрительно подписал приказ о ее отпуске — со вчерашнего дня. С чем девушка и улетела в Москву, никого не предупредив из подруг, как прежде обычно делала.
Впрочем, за своих коллег на телевидении она не беспокоилась, да и шеф пообещал при первой же возможности публично «дать наотмашь» всяким фантазерам из прокуратуры.
Естественно, что Турецкий немедленно помчался к Ванюшиным, на Ленинский проспект, вызвав в душе своей верной помощницы очередную бурю эмоций. «Вот так, — убеждала себя Аля, — готов за первой же юбкой — хоть на край света! А говорит-то как?! Как уверяет в своей преданности?!» И без конца повторяла про себя чужую горькую фразу: «Все мужики подлецы, им бы своего добиться, им лишь бы цветочек сорвать…»
Катя, что сразу понял Александр Борисович, действительно стоила, выражаясь «культурным языком», мессы в Париже. Совершенно очаровательная молодая женщина, в меру рыжеватая, с милейшими веснушками на курносом обаятельном лице, — типичная среднерусская красавица из прошлых еще времен. Теперь понятно, почему на своем телевидении она пользуется такой широкой популярностью. Улыбка ее завораживала, а серьезное выражение, появлявшееся на лице, делало Катю комически строгой: ну, кто поверит, что эта кошечка действительно так уж строга с симпатичными мужчинами? Словом, как говорится, нет слов. Но по сравнению со старшей сестрой она тем не менее проигрывала: Валя казалась неприступной и потому более желанной.
Турецкий все равно растаял. Он успел заметить, что не вызвал у младшей сестры ни подозрения, ни, что было бы гораздо хуже, неприятия. Зато убедился, что Валя, называя себя слабым подобием младшей сестрицы, попросту лукавила, может быть, для того, чтобы посильнее заинтриговать его этим делом, представив Турецкому свою сестру в качестве некоей награды «за смелость». Слабым ветерком просквозило в душе Александра Борисовича мгновенное воспоминание о ревнивой Алевтине, — появилось и растаяло. Само собой понятно, что от него требовалось, помимо расследования покушения, еще и защитить Катю от любых нападок дураков! Вот прямо сейчас же, не отходя, что называется, от стола, который накрывала к чаю Валентина, бросая на него такие взгляды, от которых у него мурашки бежали по спине. Взгляды-ожидания, взгляды-обещания, — это, что ли, черт возьми!.. И еще — взгляды-предостережения. Такая вот богатая гамма чувств.
Но ощущения ощущениями, а о деле никогда не забывал Турецкий.