Тоже без отца, тоже без порток, в башке планов вагон, а что впереди – неизвестно…
Когда Сергей Филиппович начинал вспоминать родителей Никишиных, бабушку, Игнату делалось приятно-печально, но и неловко, потому что старик (всех, кому за пятьдесят, Игнат относил к этой категории) впадал в сентиментальность, а сентиментальность Игнату претила. Но сегодня, под хмельком, он и сам как-то размяк, настроился на чувствительный лад.
– Почему вы бросили живопись, Сергей Филиппович? – спросил он.
– Молодой был, жадный до жизни. А чистым искусством сыт не будешь. Да и что за искусство было? Меня с приятелем пригрел один тогдашний мэтр, – он желчно скривился. – Приятель сапоги писал, я – погоны и пуговицы. Поточным методом… Приятель ныне член Союза. А у меня смирения не хватило. И пошло носить…
– Жалко. У вас ведь глаз есть.
– Был. Много чего было. Был талант – погиб. Была любовь, и тоже… не осилил. Трудно все складывалось. У нее был муж, ребенок. Разводов тогда не давали… Да что говорить!
Афоня уже некоторое время беспокойно ерзал, наконец поднялся:
– Извините, я…
– Валяй. Вон туда, по коридорчику, – Сергей Филиппович проводил его отеческим взглядом: дойдет ли? Порядок, дойдет. И придвинулся к Игнату: – Давай о тебе. Перед тобой сейчас выбор. Поедешь по распределению на чертовы кулички, станешь рисовать этикетки для халвы. Женишься с тоски на какой-нибудь провинциалочке, пацанята пойдут, – и рубанул: – Все! С тобой покончено! А ты истинный художник. Тебе нужны условия, свобода.
Прав старик. Игнат сам себе твердил это сотни раз, но…
– Пока я тут добьюсь условий, – сказал он, – мы с Афоней усохнем. Вы представляете себе наше, так сказать, материальное положение? Пенсия на Афоню, плюс моя стипендия. Иногда халтура по части халвы. Сколько можно так существовать? Уже вот тут! – провел он горлу.
Официант принес обещанные филе. Переждав его возню, Сергей Филиппович продолжал:
– А про брата ты подумал? Ему надо в институт, а ты в глушь потянешь. Комнату в Москве потеряешь.
И это все правильно. Только зачем старик душу растравляет? Мелькнула бредовая мысль: вдруг предложит оставить на него Афоню, отработать по распределению и вернуться? Но нет.
– Нельзя уезжать, Игнат. Нельзя! Я постараюсь что-нибудь устроить.
Афоня вернулся повеселевший, любовно обозрел свою тарелку.
– Ого, какой кусище! С волками жить, – отвесил он поклон в сторону Сергея Филипповича, – по-волчьи питаться! – и основательно принялся за мясо. – А куда вы хотите Игната устроить, Сергей Филиппович?
– Если все пойдет, как я задумал… если получится… – он погладил папку с гравюрами, – славы не обещаю, а деньги будут. Выпьем за успех.
После этой рюмки разговор потек уже вразброд, о чем придется.
– А кто же все-таки вашего знакомого пырнул? – вспомнил Сергей Филиппович между прочим. – Никаких следов?
Афоня покрутил в воздухе вилкой, капая соусом на скатерть.
– Весь дом переворошили. У нас с Игнатом целый угрозыск сидел. Здорово мы с ними потолковали!.. Как считаете, найдут того бандюгу или нет?
Сергей Филиппович скомкал в горсти салфетку, отвернулся.
В отключке старик, перебрал малость – снисходительно определил Игнат.
Но запоздалый ответ Сергея Филипповича прозвучал трезво и язвительно:
– Чтобы найти, надо мно-ого извилин иметь. Если бы Шерлок Холмс, а то дядя Степа-милиционер. У него больше спинной мозг развит… – требовательным взмахом руки он подозвал официанта: – Кофе и мороженое!
* * *
К протоколу с места происшествия в деле ничего существенного не прибавилось. А шел понедельник, третьи сутки. Серов был плох, недоступен для расспросов, друзья его разводили руками в недоумении, оставалось рассчитывать на себя да на удачу.
Пал Палыч и Томин из ничего лепили версии – зародыши версий.
– Служебные отношения.
Отрицательное движение головой.
Томин зачеркнул строку в блокноте.
– Грабеж.
– Перерыл за полгода…
– Рубим?
– Это будет сплеча.
– Ладно, рисую вопрос.
Версия «на почве служебных отношений», в которую оба изначально не верили, отняла четыре часа на кабельном заводе, где Серов работал. «С целью грабежа» сожрала у Пал Палыча все воскресенье: искал в сводках что-то похожее по почерку. Не нашел. Да и карманы не обчищены. Но мало ли… нес, может быть, бутылку. И за бутылку случалось.
– На почве ревности, – Томин перекинул Пал Палычу письмо.
Кратко и не вполне грамотно Серову сулили, что он «получит» за какую-то Светку. Дата десятидневной давности.
Зазвонил телефон.
– Да, Зиночка. Разумеется, тебе всегда рад, – сказал Знаменский.
– Ну, если полный идиот… – вложил он письмо в конверт.
Только идиот, намереваясь убить соперника, будет извещать его по почте и ставить на конверте обратный адрес.
– Из хулиганских побуждений.
Томин в ответ вздохнул. Понимай – никто не проклюнулся.
Да, тут самое неподъемное, жди чего хочешь… Когда Знаменский еще начинал работать, для следствия вопросы «за что?», «для чего?» – при нападении на человека – стояли как самые главные, ключевые. Но год от года снижалась цена жизни – чужой жизни. На нее замахивались уже просто так: от скуки, минутного раздражения, оттого, что не понравился встречный прохожий или не дал закурить. В городе и во всей стране менялся климат. Плодились не видевшие цели и смысла равнодушные, те, кому все до лампочки. И плодились безмотивные преступления, где вместо причины срабатывает любой побудительный толчок. Сосед убил соседа по квартире после матча – болели за разные команды. Зверски убил. А почему это вспомнилось? – подумал Знаменский. Да, Серов тоже был на футболе… из чего ни черта не вытекает.
Конечно, хулиганов Саша будет дальше щупать, не его учить. Но им обоим чудилась в истории с Серовым неслучайность. Тот, кто ударил ножом, знал за что. Или зачем. Удар квалифицированный, рассчитанный, внезапный. Либо поджидали, притаясь в подъезде, либо скользнули следом.
И вторая неслучайность: что Серов оказался в этом подъезде. Добро бы, к примеру, дождь хлынул – забежал укрыться. Но вечер был сухой. От кого-то прятался? Был бы настороже, не подставил спину. Словом, как ни крути ситуацию, существовала, видимо, цель. К кому он шел, зачем шел?
– Паша, отвлекся.
– Да, давай дальше. Старые счеты, месть.
Учитывая прошлое Серова, версия серьезная. Томин зашуршал списком:
– Кто недавно от «хозяина»?
На бумаге они, естественно, именовались иначе: «лица, вернувшиеся за последние месяцы из заключения, в данном микрорайоне». Фамилии, статьи, сроки. В основном шпана. Плюс четверо проворовавшихся за прилавком. Один шофер за аварию с жертвами.
Штудируя список по третьему разу, Знаменский поставил на полях галочки – предложение Томину проверить алиби.
– Плотвичка, – обронил тот.
– Ну, на нашем безрыбье…
– В деле ничего?
– Нет, Саша, все довольны. Теперь если только запросы.
Прежнее дело Серова Знаменский читал сегодня с утра пораньше. Прочих обвиняемых Серов не топил, сели без взаимных претензий. А вот не нажил ли врагов в заключении – это предстояло покопать. Первый шаг – запросы в колонию, мрачная волынка.
Они еще потолковали, и Томин собрался уходить, но подоспела Зина. С порога уловила настроение своих мужчин.
– Что, великие сыщики, туго?
– Хоть бы ты чем порадовала.
– Кроме новой кофточки, – добавил Томин.
Фразы были дежурные. Ничего Зина принести нем могла.
– Шурик, это называется блузка.
– Абы шла, – он рассовывал по карманам свои блокноты и бумажки.
– Если не очень торопишься, советую задержаться, – Зина присела к столу.
Тут Пал Палыч встрепенулся, а Томин перестал шуршать.
– Маленькая информация. Как вы знаете, отпечатков на ноже нет. Но зато под рукояткой оказалась свежая кровь другой группы, чем у Серова.