– А как же ты? – грустно спросила она, когда они брели обратно к замку. Их три дня пролетели, и завтра утром он уезжал. – Когда ты вернешься домой? Как там, в этом большом, скверном мире?
– Просто ужасно. – Он сказал ей то, что она знала сама, судя по тому, что случилось в Варшаве. Гетто, погромы, горы тел, даже дети, которые боролись и погибли. Она плакала, когда он рассказывал ей об этом. То, что происходило в Германии, тоже было ужасно. Опасались, что Гитлер на этом не остановится. – Хотелось бы надеяться, что скоро все закончится, но я не знаю, когда именно. Возможно, если мы как следует напугаем маленького негодяя, то он отступит. Но кажется, он довольно буйный.
– Не хочу, чтобы с тобой что‑нибудь случилось, – проговорила она со страданием в голосе.
– Дорогая, ничего не случится, это было бы для них слишком обременительно. Поверь мне. Военному министерству выгодно держать меня в военной форме. Людям по душе лорд, облаченный в форменную одежду и играющий в те же игры, что и они. – Ему было тридцать семь лет, и едва ли его собирались использовать на линии фронта, если учесть его возраст.
– Надеюсь, что ты прав.
– Я тоже. И я опять приеду повидаться с тобой перед Рождеством. – Ему стало нравиться, что она осталась во Франции. В Англии происходящее казалось таким безумным и пугающим. Здесь же все выглядело так, будто в мире ничего не происходило, если не считать того, что нигде не было видно мужчин, по крайней мере молодых, только дети.
Они провели последнюю ночь, и Сара уснула в его объятиях. Вильям должен был разбудить ее, когда заплачет Филипп. Она спала глубоким счастливым сном. И после того как она покормила ребенка, они снова любили друг друга. А утром Вильям едва поднялся с постели.
– Я скоро вернусь, моя любимая, – обещал он. На этот раз его отъезд не привел ее в такое отчаяние. Он был цел и невредим, и, кажется, ему не грозила никакая реальная опасность.
И Вильям вернулся повидать ее через месяц, как и обещал, за два дня до Рождества. Они вместе провели Рождество, и он заметил в ней некоторые перемены.
– Ты поправилась, – сказал он ей. Она не поняла, был ли это комплимент или он сожалел об этом. Талия и бедра у нее пополнели, а грудь увеличилась. Прошел только месяц с его прошлого приезда, но ее фигура изменилась, и это удивило его. – Ты не могла снова забеременеть?
– Не знаю. – Сара казалась немного растерянной, раз или два она задумывалась об этом. Время от времени она чувствовала легкую тошноту, и ей все время хотелось спать. – Думаю, вряд ли.
– А мне кажется, что беременна. – Он улыбнулся, но внезапно его охватило волнение. Он не хотел опять оставлять ее здесь одну, особенно в таком положении. Вильям сказал ей об этом ночью и спросил, не хочет ли она переехать в Вайтфилд.
– Это глупо, Вильям. Мы даже не знаем, беременна ли я. – Она не помышляла уезжать из Франции. Ей хотелось остаться здесь и работать над восстановлением замка и заботиться о своем сыне.
– Ты тоже думаешь, что беременна, не так ли?
– Возможно.
– Ах ты, нехорошая девчонка! – Ее слова подействовали на него возбуждающе, и они снова предались любви. А позже Вильям подарил ей единственный подарок, который смог привезти, – изумрудный браслет старинной работы, принадлежащий его матери. – Ты не разочарована, что я больше ничего тебе не привез? – Он чувствовал себя немного виноватым, но он действительно не мог. Он взял этот браслет из сейфа в Вайтфилде с одобрения матери, когда последний раз навещал ее.
– Это ужасно, – поддразнивала она его. – Что мне действительно хотелось бы иметь, так это паяльный инструмент.
– Что мне действительно хотелось бы иметь, так это паяльный инструмент. Я бы попыталась укрепить эти проклятые туалеты, которые установили прошлым летом.
– Я люблю тебя, – рассмеялся он.
Она подарила ему прекрасную картину, которую они нашли в амбаре, и старые часы своего отца, которые очень любила. Она взяла их с собой в Европу на память о нем и теперь подарила их Вильяму. Кажется, они ему понравились.
Герцог и герцогиня Виндзорские провели Рождество в Париже, занятые общественными мероприятиями, а Вайтфилды работали бок о бок, укрепляя балки в амбаре и вычищая конюшни.
– Странный способ проводить день рождественских подарков, дорогая, – заметил Вильям, когда они стояли бок о бок, покрытые грязью и сухим навозом, с молотками и лопатами в руках.
– Я знаю, – ответила она, усмехнувшись, – но представь, как великолепно будет выглядеть усадьба, когда мы все закончим. – Он отказался от попыток уговорить ее переехать в Вайтфилд. Она слишком любила эту усадьбу и была здесь дома.
Вильям уехал в канун Нового года. Сара встретила Новый год в постели, держа на руках сына и напевая ему. Она надеялась, что наступающий год будет лучше и что мужчины снова вернутся домой.
В январе она убедилась, что снова беременна. Ей удалось найти в Шамонте старого доктора, который подтвердил ее предположение. Он сказал ей, что бабьи сказки о том, что нельзя забеременеть, пока кормишь ребенка, подтверждаются, но далеко не всегда. Но Сара была вне себя от счастья. Брат или сестра Филиппа должен был родиться в августе. Эмануэль помогала ей по‑прежнему и была взволнована предстоящим появлением нового малыша. Она обещала делать все, что сможет, чтобы помочь герцогине с будущим ребенком. Но Сара надеялась, что к тому времени Вильям снова вернется домой. Она не боялась. Она была счастлива. Она написала Вильяму и сообщила ему новость, он прислал ей ответ и просил, чтобы она берегла себя, и обещал, что постарается снова приехать, как только у него появится возможность. Но его послали в Ваттон в Норфолке с 82‑й эскадрильей бомбардировщиков. Он написал ей, что теперь на его возвращение во Францию не будет никакой надежды несколько месяцев. Он упомянул о том, что ему хотелось бы, чтобы в июле она переехала в Париж, и что при желании она могла бы остановиться у Виндзоров. Он боялся, что она снова будет рожать в замке, особенно в его отсутствие, однако он надеялся, что сможет приехать.
В марте она получила еще одно письмо от Джейн, у которой снова родилась девочка, и они назвали ее Элей. Но Сара чувствовала себя странно отдаленной от своей семьи, будто они больше не были сокровенной частью ее жизни, как когда‑то. Она старалась быть в курсе их новостей, но письма шли так долго и так много имен, которые они упоминали, были ей незнакомы. Она была целиком занята заботами о сыне, восстановлением замка и постоянно слушала новости из Европы.
Она слушала все радиопередачи, которые ей удавалось поймать в эфире, читала каждую газету, не пропускала ни одного слуха, но новости не были обнадеживающими. В своих письмах Вильям по‑прежнему обещал, что скоро будет дома. Весной 1940 года Гитлер, кажется, остановился на время, и Вильяму и его друзьям хотелось знать, не собирается ли он отступить. В Штатах назвали это Телефонной войной, но для людей в оккупированных странах эта война была вполне реальной.
Виндзоры пригласили ее на обед в Париж в конце апреля, но она не поехала. Ей не хотелось оставлять Филиппа одного в замке, хотя она и полагалась на Эмануэль. Кроме того, она была уже на пятом месяце беременности и считала, что ей не следует выезжать без Вильяма. Она послала им вежливый отказ, а в начале мая подхватила ужасную простуду, и пятнадцатого, когда Германия вторглась в Нидерланды, лежала в постели. Эмануэль прибежала наверх сообщить ей об этом. Гитлер сделал следующий шаг. Сара спустилась вниз, на кухню, послушать радио.