– Старая овца нарядится ягненком? – засмеялась Мэри-Кейт. – Миссис Коннелл, у меня нет вашего шика, чтобы одеваться как модель!
– Мадам, вы намекаете, что я – старая овца, нарядившаяся ягненком? – пошутила Вирджиния.
– Ни под каким видом. Я ни за что не рискнула бы вас обижать. Не зря же вы ходите в гольф-клуб – вы бы пристукнули меня клюшкой.
– Нет уж, – ответила Вирджиния. – Я бы воспользовалась ядом из вашей аптеки. Тогда полиция решила бы, что это самоубийство, и я вышла бы сухой из воды.
– Вы читаете слишком много детективных романов, – усмехнулась Мэри-Кейт. – Я заеду за вами завтра в двенадцать.
Милли опять закапризничала, чем очень обрадовала мать. Все четыре дня, прошедшие после ухода Мэтта, дети были подавленными и угрюмыми, реагируя на настроение Хоуп. Хотя она пыталась быть веселой и оживленной, дети чувствовали: что-то не так. Именно поэтому у Хоуп упал камень с души, когда за завтраком Милли устроила первоклассный скандал. Она разозлилась, услышав, что мать обсуждает по телефону поездку в Килларни, тогда как они с Тоби должны были отправиться в «Ханнибанникинс». Милли решила, что это нечестно: поездка в Килларни с тетей Дельфиной означала развлечения, конфеты, а то и мороженое с кусочками шоколада.
– Не пойду! Не пойду! – завопила вредная девчонка. Ее стакан с молоком и каша Тоби полетели на пол.
– Милли… – предупредила Хоуп.
– Не хочу! Хочу в Килларни! – снова завопила Милли и оттолкнула свою тарелку с кашей так, что та пролетела через весь стол и тоже грохнулась на кухонный пол.
«Слава богу, что пол каменный», – спокойно подумала Хоуп. Пол можно было быстро привести в порядок – в отличие от ее отношений с Мэттом. Поэтому Хоуп старалась поменьше думать, действовала как автомат и пыталась не поддаваться отчаянию. Иначе она превратилась бы в развалину.
– Тоби, – сказала она, – ты хороший мальчик. Сейчас я дам тебе что-нибудь другое.
Она поцеловала сына в макушку и начала подметать пол.
Милли сердито смотрела на них обоих. Ей нужно было, чтобы на нее обратили внимание и стали уговаривать хорошо себя вести. Но никто ее не замечал, поэтому она демонстративно сбросила со стола ложку.
Хоуп ничего не сказала. Просто взяла Милли на руки, отнесла в гостиную и посадила на диван.
– Мы с Тоби будем завтракать, а раз ты не хочешь, сиди здесь, – твердо сказала она. Потом повернулась спиной к изумленной дочери и вернулась к Тоби.
Упрямо просидев на месте целую минуту, Милли украдкой покосилась в сторону кухни. Хоуп говорила Тоби, как весело сегодня будет в яслях. Гизелла обещала, что они будут рисовать пальцами и заниматься другими страшно интересными вещами. Конечно, он пойдет туда один, потому что Милли останется дома: Гизелла не пускает к себе непослушных девочек.
Ошеломленная Милли тут же слезла с дивана и затопала на кухню. Ее большие темные глаза были грустными, пухлая нижняя губка дрожала. Так бывало, когда она чувствовала себя обиженной или готовилась устроить скандал. Сейчас ее губа дрожала от обиды.
– Мама, можно мне тоже пойти в «Банни»? – со слезами на глазах спросила она.
Хоуп сделала вид, что задумалась.
– Я решила, что ты не хочешь, – наконец сказала она. – Ты же знаешь, Гизелла не любит, когда к ней в ясли приходят плохие девочки. Она очень рассердится, если ты разольешь молоко.
Нижняя губа Милли задрожала еще сильнее, и Хоуп, не выдержав, обняла дочку.
– Ладно, милая, – сказала она, целуя Милли в макушку. – Ты можешь пойти с Тоби. Но больше никаких капризов во время завтрака, о'кей?
Милли тут же успокоилась, и на ее личике херувима появилась широкая улыбка.
– Хорошо, мамочка, – невинно сказала она.
Вернувшись домой, Хоуп села на кровать, завернулась в одеяло и заплакала. Она раскачивалась взад-вперед и рыдала так, словно хотела выплакать все душившие ее слезы. То были слезы по себе, по своей семейной жизни, по детям и, наконец, по ее дорогому Мэтту.
Вспоминая его искаженное болью лицо, Хоуп чувствовала себя последней гадиной. Он был убит горем. В ее ушах до сих пор звучали его слова: «Ты была всей моей семьей, а я твоей. Но ты все разрушила».
Если бы с ним можно было связаться!.. Тогда Хоуп сказала бы Мэтту, как она его любит и жалеет о своей ошибке. Но за четыре дня он так и не дал о себе знать. А вдруг он лежит мертвый где-нибудь в кювете? И все из-за нее…
В конце концов Хоуп встала с кровати и попыталась привести себя в порядок. Кожа была красной, воспаленной, а на подбородке проступили пятна. Несчастная Хоуп грустно улыбнулась своему неказистому отражению в зеркале ванной. В кино женщины, семейная жизнь которых потерпела крах, худели и становились устрашающе красивыми. В реальной жизни они покрывались прыщами и их кожа становилась похожей на смятую обертку из-под горячих сандвичей с сыром…
На всякий случай Хоуп включила компьютер и проверила электронную почту. Конечно, от Мэтта ничего не было, но зато пришло сообщение от Сэм.
«Хоуп, милая, мне тебя ужасно жалко. Какой кошмар! Признаюсь, когда ты позвонила мне вчера вечером, я просто оцепенела. Подлый ублюдок! Я убью его. Как он смел уйти, не дав тебе возможности объяснить случившееся? Каждый, кто тебя знает, поймет, что ты и не думала заводить интрижку. Черт побери, мы все с кем-нибудь заигрываем, в том числе и твой драгоценный Мэтт! Так что не вини себя ни в чем. Ты просто нормальная женщина, и если Мэтт настолько глуп, что не верит тебе, то, значит, он тебя не заслуживает.
Предоставь это дело мне. Я найду Мэтта и скажу все, что о нем думаю. Если бы он не бросил тебя с детьми, ты бы не стала жертвой этого подлого хищника Де Лейси, который ничуть не лучше Мэтта. Как он смел набрасываться на тебя! Нужно было позвонить в полицию и подать на него жалобу».
Хоуп поморщилась. Конечно, Сэм страстно защищала любимую сестру, но злиться на Мэтта и даже на Кристи было бессмысленно.
«Я прилечу на уик-энд. Не паникуй. Ты прекрасно обойдешься без Мэтта Паркера. А когда он очухается и приползет обратно, то будет иметь дело со мной. Может быть, ты и простишь его, ноя – ни за что! Еще созвонимся. Выше нос!
Любящая тебя Сэм».
Сил на ответ у Хоуп не хватило. Она вспомнила, как Сэм кричала по телефону: «Я задушу этого подонка!» Но это только усиливало чувство вины. Хотя Мэтт не пожелал выслушать ее оправдания, Хоуп знала, что ей есть чего стыдиться, и закрывать на это глаза не приходилось.
Дельфина, Мэри-Кейт и Вирджиния приехали за ней еще до полудня.
– Я заказала столик в лучшем ресторане города, – с порога объявила Мэри-Кейт. – И велела заморозить для нас шампанское.
– Шампанское! – изумилась Хоуп. – Что мы празднуем?
– День дружбы, – решительно сказала Мэри-Кейт. – Или день избавления от приступа варикоза. Точно не помню. Неважно. Едем!
После шампанского они перешли к вину, и тут Мэри-Кейт спохватилась, что домой им придется возвращаться на такси.
– Терпеть не могу вызывать Тедди, – сказала Дельфина, разделавшись с великолепным эскалопом и отложив нож и вилку. – Он слишком медленно ездит. Ему бы только катафалки водить.
– Если бы он ездил быстрее, в тот вечер я бы ни за что не заметила на обочине Динки, – возразила Вирджиния.
– Славная собачка, – умилилась Хоуп. – Тоби и Милли любят играть с ней. Может быть, я тоже заведу собачку. Будет с кем спать по ночам… – уныло закончила она.
– Не разводите сырость, – перебила ее Мэри-Кейт. – Все будет хорошо.
– Ох, не знаю, – пробормотала Хоуп.