О н у ф р и й. Так… Шиллера-то, значит, по шапке, а вместо того – шведская гимнастика и массаж лица? Так! Из университета, значит, в гимназию поступишь, а из гимназии прямая дорога в детский сад… до чего ж ты думаешь дойти? Мой трезвый ум не в силах этого постичь.
С т. с т у д е н т(скрывая смущение, развязно) . А вот выпьешь сейчас и поймешь. Эх, Онуша – жизнь для жизни нам дана!
О н у ф р и й. Скажи, пожалуйста, какая свежая новость. Это ты где же, в нынешних «Ведомостях» прочел?
Т е н о р.(выходя из-за перегородки) . Ха-ха-ха! Онуша трезв и мрачен, привязывается ко всем. Налей-ка чаю, старик!
С т. с т у д е н т(торопливо) . Ну, пустяки… Водка сейчас будет. Послушай, Онуфрий Николаевич, я хотел тебя спросить… Вчера я ушел раньше: о чем они еще говорили? Обо мне говорили? Я боюсь, что вчера я многих восстановил против себя, кажется, я был немного резок, особенно в ответе этому Паншину…
О н у ф р и й. Нет, не говорили. Чего им говорить?
С т. с т у д е н т. Но ведь я же один выступил против… ведь ты не говорил, ты только голосовал со мной, чему я очень рад, Онуфрий Николаевич.
О н у ф р и й. Ну и выступил, – дальше?
С т. с т у д е н т. Я и говорю: они должны быть… ну, возмущены, что ли?
О н у ф р и й. Нет.
Т е н о р. Старик все беспокоится, утешь его, Онуша.
О н у ф р и й. Нет. О тебе не говорили. А вот обо мне действительно говорили, хотя я тут же присутствовал… Смеялись, что я с тобою голосовал.
С т. с т у д е н т. Смеялись? Разве это так смешно?
О н у ф р и й. Должно быть, что смешно – смеялись весело. А кто говорит, что и грустно, хотя плакать и не плакали. Да не желаю я об этом говорить! И без тебя тошно, а ты, как балерина, перед носом прыгаешь. Садись и пей чай, я тебе налью. Сам налью, только сядь ты, пожалуйста! Ты мне горизонты закрываешь, а мой географический ум не может без горизонтов, как твой исторический – без фактов! Ну – пей!
С т. с т у д е н т(садясь, тревожно) . Ты меня беспокоишь, Онуфрий Николаевич.
О н у ф р и й. Нет, это ты меня беспокоишь! И зачем я к тебе пришел? Да будет проклят тот день, неделя, месяц, год, когда… А, Капитон, наконец-то пожаловали!
Коридорный Капитон, лохматый и мрачный человек, вносит водку и закуску и ставит на стол.
К а п и т о н(кладет мелочь на стол) . Сдачи.
О н у ф р и й. Холодно, Капитон?
К а п и т о н. На этом, как его… градуснике, что около генерал-губернатора, двадцать три показано. Не то двадцать шесть, не разберешь. К ночи еще холоднее будет, мороз лютый.
О н у ф р и й. Мрачный оптимист. Не верит в человека и раза три в году ловит чертей. Эй, мистик, почем дюжину чертей продаешь? Или у тебя оптовая торговля?
К а п и т о н(оборачиваясь, обиженно) . Сами как станете ловить, тогда узнаете.(Уходит.)
Т е н о р. Не миновать тебе белой горячки, Онуша.
О н у ф р и й. Белая горячка требует, братец, фанатизма, а я человек холодный. За твое здоровье, старик!.. И не смотри ты на меня глазами загнанной газели, не терзай ты моего сердца! Я сейчас выть начну!
С т. с т у д е н т. Ты меня тревожишь, Онуфрий. Кроме шуток: они что-нибудь плохое говорили обо мне? Для меня это очень важно, Онуфрий, пойми меня. Ты же человек умный.
О н у ф р и й. Нет, не говорили.
С т. с т у д е н т. Ничего?
О н у ф р и й. Ничего.
С т. с т у д е н т(улыбаясь) . Как будто меня и не было?
О н у ф р и й(пьет) . Как будто тебя и не было… Да о чем ты беспокоишься, дядя? Ей-Богу, не стоит, серьезно тебе говорю. Наши все тебя любят и даже уважают, а если иногда кто посмеется, так без этого нельзя, прокиснуть можно, сам понимаешь.
С т. с т у д е н т. Паншин говорил глупости!
О н у ф р и й. Да его никто и не слушал. Эх, дядя, я бы на твоем месте и в ус не дул, раскрыл бы себе книжку да и читал – гляди все, какой я есть и какое во мне неудержимое влечение к идеалу!(Мрачно.
) Эх, Блоха мне изменила, вот что гнусно! Ведь она тоже на задние ноги становится, на сходку идти хочет.(Пьет.) Души у нее нету, у Блохи! Я ему говорю: мне наплевать, что у тебя римский нос, у меня у самого греческий нос, пойдем к Немцу. А он говорит: иди один, потому что ты… с… стареть начинаешь, – я к Онучиной иду, почву подготовлять будем. Слыхал? И это Блоха, ничтожнейший из зверей, микроорганизм, почти бактерия. А что же остальные? Эх!(Пьет.)
Т е н о р. Сердиты?
О н у ф р и й. Сердиты.
Т е н о р. И на меня? Ведь я же не голосовал?
О н у ф р и й. Знают они, как ты свой голос бережешь! Лучше и на глаза им не показывайся, наикротчайшего Кости, и того тщательно избегай – он тебя в один раз уставом пристукнет! А там и еще кое-кто есть… похуже.
Т е н о р встает и беспокойно шагает.
Т е н о р.(останавливаясь). А на сходку пойдешь?
О н у ф р и й(мрачно) . Пойду – как же не идти!
С т. с т у д е н т. Странный ты человек! Так зачем же ты голосовал против сходки?
О и у ф р и й. По убеждению. Ибо убежден, что несвоевременно. Хоть на кол меня посади, от убеждений не отступлюсь.(Наливает.)
С т. с т у д е н т. Так зачем же ты идешь?
О н у ф р и й(пьет) . По принципу. Раз товарищи идут, так как же я могу не идти? Да после этого у меня не греческий нос, а просто безносие какое-то, шарообразная плоскость, ничем не прикрытая канализация! Что ты, опомнись!
Т е н о р мрачно уходит за перегородку.
С т. с т у д е н т(вставая) . Но ведь это же вопиющая нелепость! Не понимаю!
О н у ф р и й. И понимать тут нечего… Дело ясное.
С т. с т у д е н т. Или я действительно что-нибудь просмотрел, не заметил, не оценил как следует – даже не в фактах, не в выводах, а вот в этой вашей психологии, которой я не понимаю.
О н у ф р и й. Вот именно: просмотрел.
С т. с т у д е н т. Да что? Объясни, пожалуйста. Ведь я же старался стать именно на вашу точку зрения, я отрешился от своих привычек, я изменил свой характер, даже манеру говорить… и кланяться! Ведь если бы… Наташа увидела меня, она бы не узнала… так я слился с вами настолько одною жизнью живу. И все-таки…(Смеется.) Какие пустяки! Я разволновался и говорю Бог знает что, ты не слушай. Выпей-ка лучше рюмочку да налей и мне, что-то захотелось.
О н у ф р и й. Если серьезно, то изволь, налью. Не расплескай, – руки-то у тебя дрожат.
С т. с т у д е н т(ставит рюмку назад, говорит серьезно, наклонившись к Онуфрию) . Так как же, идти мне или нет? Будь друг, Онуфрий Николаевич, посоветуй мне, я серьезно прошу тебя об этом.
О н у ф р и й(смотрит на него после некоторого молчания) . Чудак!
Входит Л и л я. Одета очень бедно, в легонькой старой шубенке, у которой очень низкая талия – по-видимому, шубка взята у женщины высокого роста. Окоченела так, что не может ни снять рваных перчаток, ни раздеться.
О н у ф р и й(мрачно) . Лилька пришла.
С т. с т у д е н т. Что же вы стоите, Лиля! Раздевайтесь, я так рад, что вы зашли. Что? Я не слышу!
Л и л я. Я не могу. Я замерзла.
С т. с т у д е н т. Ах, Господи, да как же это можно! Такой мороз, а вы… Ах, вы, бедная моя! Ну, давайте, давайте, помогу. Пальцы-то, пальцы-то, ах, Господи! Где тут у вас пуговицы?
Л и л я. Английская булавка, пуговицы нету. С утра бегаю.
О н у ф р и й. Ну и я: давай вместе распеленывать. Ах, Лиля, будь я вашей кормилицей, я бы вас в таких пеленках на мороз не отпустил… Пальцы-то не отморожены? Три ей пальцы, старик. И куда вас черти носят? Почву подготовлять? Так без вас подготовят. Раз нечего надеть, так сидели бы дома… Ну вот, теперь слезы!
С т. с т у д е н т. Что с вами, Лилечка, ну что вы? Случилось что-нибудь?
Л и л я(плача) . Пальцы на ногах очень больно… Нет, нет, калош не снимайте, мне сейчас опять идти.
О н у ф р и й. Как же! Так я вас и пустил!
Л и л я. Калоши Верочкины.
О н у ф р и й. Не пропадут Верочкины калоши, тут народ честный. Ну, вот и готово.