– Ведь Торрес предупреждал…
– Боюсь, что нет, моя дорогая… Тут прямо как в аду, а ведь зима еще не кончилась… зимой должно быть холодно… Вчера в Тегеране было около нуля…
– Вы хоть пиджак снимите. Мы направляемся в пустыню Лут. А это самое жаркое место на всей планете. Летом температура доходит до пятидесяти пяти градусов Цельсия, но и зимой ненамного лучше. С той только разницей, что по ночам мороз. К счастью, в нашем джипе есть кондиционер.
– Да, да! Без него я бы давно пропал.
– А как мы себя чувствуем? – фамильярно приобнял Торрес Анну, но та, к удивлению и удовольствию Андре, отстранилась.
За окнами джипа тянулось однообразное плоское пространство.
– Думаю, купить фисташки мы здесь не сможем: не вижу ни одного дерева, – заявила Анна, лукаво взглянув на Андре.
– Зато кругом одни ковры, – буркнул тот.
Путешествие продолжалось, кондиционер и зной ожесточенно боролись друг с другом, Анна и Андре перебрасывались колкостями.
Абдил оказался маленьким жалким селением. В нем было не более шестидесяти невзрачных домишек, жавшихся к единственному колодцу. Местная растительность состояла из пятен низкорослой травы, окруженных песком. Казалось, пустыня пытается всеми силами вернуть себе то, что причитается ей по праву. И действительно – ни одного дерева, в том числе и фисташкового.
– А вот и полковник Наджибулла! – громко провозгласил Торрес, указывая на махавшего рукой рослого мужчину в форме афганского моджахеда, заросшего черной щетиной недельной давности. – Он очень прилично говорит по-английски, но не всегда понимает сложные конструкции, – предупредил Торрес. – Владеющие персидским могут объясняться с ним на этом языке. Он также говорит по-арабски и немного по-русски. Несмотря на устрашающую внешность, человек он добрый… с теми, кто на его стороне.
– А на каком диалекте персидского лучше к нему обратиться? – спросил профессор Америку.
– Не имею ни малейшего представления, – пожал плечами секретарь.
– Салам! Хебели надарэ, – произнес Наджибулла, сопровождая свою речь церемонными жестами. – Да будет мир с нами! Добро пожаловать!
Когда ему представили участников группы, Наджибулла указал на Анну и громко спросил:
– Чандаст?
Анна вспыхнула. Казалось, она готова взорваться, а ведь ее спутники уже знали, что ее не так-то просто вывести из себя. Америку и Бия, понявшие, как и Анна, смысл сказанного, рассмеялись, как, впрочем, и сам Наджибулла, обрадованный неожиданной поддержкой.
– Отчего они веселятся? – выразил недоумение Скотт.
– Наджибулла спросил, сколько она стоит, – объяснила Бия.
– Мота-ассеф-ам! Простите меня! Это была шутка, – оправдывался полковник на своем неуверенном английском. – Я же знаю: нет смысла прицениваться к западным женщинам…
Андре он сразу понравился.
– Думаю, вы хотите помыться, – продолжал военный. – Пыль пустыни липнет к телу. Потом вам надо отдохнуть. Вечером в вашу честь будет ужин. Собираемся в большом доме. В восемь. Хубаст? Понятно?
Незадолго до назначенного часа Андре повстречал Америку, казавшегося чрезвычайно довольным. Тот расхаживал по поселку, беседуя с местными жителями и делал какие-то записи в своей записной книжечке.
– Я вижу, профессор, вы счастливы. В чем причина такой радости? – спросил «ассистент».
– Вы только подумайте! Они тут говорят на «йезди». Я никогда раньше не встречал живого носителя этого языка. Потрясающе!
– А что такое «йезди»?
– Йезди? Это индо-иранский язык, близкий к фарси, государственному языку Ирана. Местные жители называют его «дари». Но будьте внимательны: не надо путать его с тем дари, на котором говорят в Афганистане, там это практически то же самое, что фарси, лишь с некоторыми лексическими отличиями.
На сегодняшний день в мире осталось всего около восьми тысяч носителей истинного йезди, но не беспокойтесь: они здесь, скорее всего, двуязычны и вы легко сможете объясниться с ними на фарси.
– А я и не беспокоюсь.
– Самое интересное, что йезди, или дари – это язык иранских зороастрийцев. Думаю, здесь они тоже исповедуют эту религию.
– Так здешние жители не мусульмане?
– Нет, клянусь дамокловым мечом! Они – последователи Заратустры, который в седьмом или двенадцатом веке до нашей эры, в зависимости от того, какой источник мы возьмем за основу, реформировал масдаизм, древнюю религию иранцев. Впрочем, я не являюсь специалистом по истории религии. Это прерогатива сеньора Торреса.
– Очень интересно, профессор, но, кажется, нас уже зовут ужинать.
Ужин подали в огромном глиняном горшке, и аромат пряностей тут же заполнил все довольно просторное помещение, в котором участники экспедиции знакомились с малочисленными жителями Абдила.
– Что это такое? – спросила Анна у Наджибуллы, отведав пахучее варево.
– Хореш фессанджан!
– А из чего его делают?
Полковник несколько растерялся – кулинария явно не была его сильной стороной, а иранская кухня отличалась от той, к которой он привык с детства.
– Хореш фессани приправляют орехами, – пришла на помощь Бия. – Обычно его готовят из утки, но наши хозяева использовали курицу. Думаю, в этом безводном месте кур легче разводить, чем уток.
– А откуда этот восхитительный кисло-сладкий привкус?
– А это любимые фисташки Андре и немного гранатового сока.
– Замечательно!
– Рис тоже не такой, как у нас, – ввязался в разговор Андре, пропустив мимо ушей шутливый выпад в его сторону и не теряя надежды хоть как-то приблизиться к Анне. О ее связи с Торресом он старался не думать.
– Не такой! – подтвердила Бия. – Это «чело сафад», местный белый рис. В него еще кладут немного картофеля. А сюда, мне кажется, добавили еще и кислое молоко.
– Удивительно вкусно.
В эту минуту с Америку заговорил старейшина селения. К ним очень редко кто-либо заезжает, еще реже прибывшие говорят на йезди, или дари. Язык умирает. Молодежь не желает его учить. Хавеуала, так звали старца, глубоко сожалел об этом. Желая чем-то заинтересовать своего собеседника, старейшина вдруг радостно произнес: «Бибиту!».
По лицу Америку было видно, что он не понял, и он попросил повторить это слово помедленнее. Потом еще раз и еще. Старейшина уже начал терять терпение…
– Я думаю, он хотел сказать «Бебету», – рискнул высказать свое мнение Андре. – Наверное, они поклонники футбола.
Америку готов был высмеять непрошеного помощника, но глаза старика радостно заблестели:
– Белех, белех! Бибиту! Футбол!
Раздосадованный лингвист решил, что уже поздно и пора идти спать. И беседа двух любителей языка йезди не состоялась.
Андре направился в противоположный угол помещения, где Скотт пытался договориться о чем-то с Наджибуллой. Его намерения были явно не самыми добродетельными.
– Ну что, полковник? Чем вы тут занимаетесь, чтобы убить время?
– Не понял… убить время… это как?
– Да так… поговорить, водки выпить и что-нибудь в том же духе.
– А-а… но я мусульманин, я вина не пью. Вот абдильцы – другое дело, у них, может, найдется… хотите, спрошу?
– Не надо. Я ведь имел в виду не алкоголь, а нечто, облегчающее нам жизнь…
– А, героин! – догадался Наджибулла. – У меня есть немного.
– Нет, мне бы что-нибудь помягче. Гашиш, например…
– Гашиш?! Что же вы сразу не сказали? Я угостил хозяев. Думаю, они уже курят где-нибудь поблизости.
– Здесь все так спокойно употребляют наркотики?
– Это запрещено, но многие употребляют. И даже опиум. Но мы в Афганистане производим его гораздо больше. Мы теперь… как бы это сказать… вице-чемпионы по маку. Уступаем только Мьянме.