— Я сказал, мы улетаем, — сухо заметил я, — и давайте больше не будем об этом.
Джон мрачно и неохотно стал подниматься. За ним Билли. Я выждал некоторое время и пошел за ними. Дистанция между нами носила явно символический характер, не без сарказма отметил я.
Работники аэропорта убрали помост, летчики, вернувшись из кафе, тоже заняли свои места, и мы полетели назад в Кембридж. Во время полета мы сидели на брикетах сена на значительном расстоянии друг от друга. Джон уперся локтями в колени и уронил голову на руки, а Билли смотрел вдаль, на облачное небо.
Доски и брусья, ранее составлявшие боксы, теперь лежали плашмя на торфяных подушках, и самолет казался большим и пустым. Грохот усилился, и мне даже стало жалко Джона. Фирма, которой принадлежал самолет, быстро приспосабливала его для самых разных перевозок. Цепи на полу использовались и для крепления пассажирских сидений, и для боксов с животными. Самолет мог везти шестьдесят туристов в один день и партию свиней или коров в другой. Только перед очередным рейсом сиденья снимались или устанавливались и выметался соответствующий сор — солома и навоз в одном случае и пачки из-под сигарет и пакеты с блевотиной в другом.
Навоз нельзя было выгребать на иностранной территории. В соответствии с карантинными инструкциями его полагалось везти назад в Англию. Как ни странно, вдруг пришло мне в голову, торфяные подушки никогда не воняли. Даже теперь, когда в самолете не было лошадей и запаха конского пота. Правда, самолет не был герметизирован, в него попадал свежий воздух и пахло в нем не так, как в конюшне, даже после солнечного дня.
В Кембридже первым у самолета оказался веселый, не утомленный работой акцизный чиновник, пришедший разобраться с лошадьми. Он залез в самолет, как только к нему приставили трап, что-то грубо сказал командиру и затем перешел из кабины пилота в салон.
— Что вы сделали с лошадками? — удивленно спросил он, озирая голые стены. — Сбросили в Ла-Манш?
Я объяснил, в чем дело.
— Черт, — буркнул он. — А я-то хотел уйти пораньше. Ну а что вы купили во Франции?
Джон промолчал, я покачал головой, а Билли сказал агрессивным тоном:
— У нас не было ни одной свободной минуты, чтобы отойти от самолета.
Таможенник в своем темно-синем костюме весело покосился на меня. Похоже, он уже имел дело с Билли.
— Ладно, — сказал он. — Еще увидимся. — Открыв двойные двери, он помахал рукой служителям, катившим трап-настил, и, как только тот был приставлен, весело сошел по нему и зашагал к зданию аэропорта.
Поскольку мы прилетели по расписанию и благодаря отсутствию лошадей, с которыми мы провозились бы при разгрузке, мы с Джоном и Билли последовали за ним, чтобы перекусить. Я сел за один столик, а Джон и Билли демонстративно выбрали другой, как можно дальше от меня. Но если Билли таким образом собирался меня задеть, то он просчитался. Я был рад, что меня оставили в покое.
Поскольку лошадей было всего четыре, надо было наладить два бокса — работа, на сей раз показавшаяся мне достаточно утомительной. Вклад Джона в четвертый рейс состоял в том, что он навесил сетки с сеном для четвероногих пассажиров, но и здесь он выказал удивительную медлительность и неуклюжесть.
Когда лошади спокойно устроились в боксах, мирно жуя сено, мы отправились в здание аэропорта. Впереди Джон с Билли, я сзади. Единственное слово, которое я услышал, когда они спускались из самолета, было «пиво».
Маленькая техническая неувязка с документами в одном из кабинетов привела к задержке. К таким неувязкам и задержкам я уже успел привыкнуть. Поездка без задержек — это вообще большой подарок судьбы. Когда ты везешь, скажем, двадцать лошадей, то стоит возникнуть каким-то вопросам в связи с одной из них, и рейс может отложиться на несколько часов.
Как правило, дело бывает не столько в лошадях, сколько в том, заплатила ли фирма данному аэропорту за самолет или рейс. Обычно рейс задерживался до тех пор, пока не производилась оплата. Препирательства порой принимали такой ожесточенный характер, что просто хотелось выпрыгнуть в окно. Я очень гордился умением сдерживать себя, когда все вокруг бушевали и винили меня во всем. Киплинг остался бы мною доволен.
На сей раз возникла проблема страховки, которую я не в силах был разрешить. Дело было в том, что одна из лошадей недавно при перевозке попала в автокатастрофу, получила небольшую травму, и ее хозяин потребовал от компании выплаты соответствующей суммы. Компания не хотела платить и не давала разрешения на то, чтобы лошадь покидала Францию. Я сказал, что лошадь продана, и осведомился, вправе ли страховая компания помешать продаже. Никто не мог ответить на этот вопрос, и начались бесконечные телефонные переговоры.
Я был очень недоволен — спорная лошадь находилась в одном из передних боксов, и, если ее так и не выпустят, нам придется разбирать два задних бокса, выгружать лошадей и только после этого начать разборку ее бокса. Учитывая, что Билли и Джон к тому времени сильно накачались пивом, потрудиться мне предстояло крепко. Лошади стоили тысячи фунтов, конюхи и фургоны уже давно уехали. «Кому мне оставить их, чьей заботе поручить, если все-таки их отправка не состоится», — удрученно размышлял я.
Первый пилот был страшно недоволен и заявил, что если мы в ближайшее время не вылетим, то нам придется заночевать во Франции. Либо мы вернемся в Кембридж к шести, либо он вообще не полетит, так как его рабочее время заканчивается. Я передал эту информацию чиновникам, но получил в ответ лишь пожимание плечами. Первый пилот выругался и сказал, что до без двадцати пять он пьет кофе, а потом уезжает в Париж. Мне же придется нанимать другого пилота, поскольку он отработал максимум и по закону имеет право на двое суток отдыха.
Мрачно глядя в окно на осиротевший самолет с ценным грузом, я проклинал сложившуюся ситуацию. Если нам придется здесь ночевать, то я буду спать вместе с лошадьми. Появятся новые яркие впечатления, думал я с мрачным юмором. Поступайте в фирму Ярдмана, и вы объездите весь мир с полным дискомфортом!
Вскоре, однако, страховая компания сменила гнев на милость и разрешила вылет. Я схватил бумаги, рассыпаясь в благодарностях, кинулся за пилотом, потом за Билли. Тот сидел за кружкой пива, причем далеко не первой.
— Найдите Джона, — коротко сказал я. — Через десять минут мы вылетаем.
— Сами найдите, — сказал он с насмешливым удовольствием в голосе. — Если, конечно, сможете.
— Где он?
— На пути в Париж. — Билли спокойно прихлебнул пива. — У него там какая-то шлюха. Сказал, что вернется завтра, пассажирским рейсом. Такие вот пироги!
С точки зрения дела отсутствие Джона мало что меняло, и мне было решительно все равно, готов он платить за обратную дорогу сам или нет. Вольному воля. Как и все мы, он был при паспорте. Мой уже помялся и обтрепался от постоянного пользования. Мы предъявляли паспорта в секции паспортного контроля для пассажиров. Предъявляли их мельком, как заурядные пропуска, а не важные документы, и, надо сказать, чиновники не чинили нам препятствий. Они спокойно относились к тем, кто был связан с авиакомпаниями. Один летчик рассказывал мне, что однажды забыл свой паспорт в гостинице в Мадриде и целых три недели без помех летал по всему свету, пока наконец не вернул себе этот документ.
— Через десять минут вылет, — спокойно напомнил я Билли. — Через пятнадцать вы полетите за свой счет.
Билли посмотрел на меня своими круглыми глазами, потом поднял кружку и вылил пиво мне под ноги. На полу образовалась желтая лужица с пеной по краям.
— Зря добро переводите, — заметил я.