Здесь бы, на речке Чебакле, да построить… Мечта налетела белым облачком и тут же померкла под окриком Спиглазова.
– О чем же прикажете нам думать? – спросил Роман Николаевич.
– Можно откармливать не только коз, но и крупный скот – десятками тысяч голов. Построить промышленные корпуса и перерабатывать продукцию прямо на месте, а не гонять свиней пешком за сто верст на бойню. Мне ребята рассказывали…
– Гляди, какой мечтатель нашелся! – откровенно издевался Спиглазов. Он напоминал Агафону бригадира одного из колхозов – Гаврилу, с которым он, будучи студентом, теребил осенью лен. Тот всех называл артистами и фантазерами и вплетал в свою речь такие словечки, что пришлось писать о нем в газету. Ребята прозвали его Бонапартом. Таким же заносчивым и властолюбивым оказался и Роман Спиглазов. Разве он может понять Гошкину мечту?
Агафон любил мечтать и, не стесняясь, мог высказать свои фантазии первому встречному. Работая в районной газете, завидовал сотрудникам центральной прессы, которые отчаянно и смело заступались перед чиновниками за такую красоту, как Байкал, воевали за сибирский кедр, за волжскую стерлядку, за каргопольскую седую старину, за лебедей на Лекшме и Лаче, за новые, самые современные цехи и Дворцы культуры. А здесь мечты Спиглазова пока не шли дальше стандартного на кошаре домика… Агафону вдруг захотелось раздразнить директора еще сильнее.
– Вот вы говорили о писателе. Встречался я с одним у нас, на Волге, деловой, энергичный, такой все может. А вот вы. Роман Николаевич, выходит, ничего сами не можете.
– Странная ты личность, погляжу я на тебя… – Спиглазов заерзал на стуле. Агафон разил его своими тяжеловесными словами, которые он выкладывал руководителю совхоза и члену партбюро без всякой боязни.
– Не потому, что не хотите, Роман Николаевич, а просто не можете, да и права, признаться, у вас самые махонькие, а то и вовсе никаких.
– Ты отдаешь себе отчет, о чем ты говоришь? – Брови Спиглазова грозно встопорщились.
– Вполне. Не похлопочи писатель, не было бы и этих домишек. Писатель-то в министерство поднялся. Выходит, за вас писатель должен думать, а еще сельхозуправление, исполком, обком – чем дальше, тем выше… Эх, Роман Николаевич!
– Этак, милый, знаешь, до чего можно договориться?
– Говорю то, что думаю.
– Вредные твои думки, вот что я тебе скажу, – ревизионистские, дорогой товарищ бывший районного масштаба литератор.
Спиглазов окончательно вышел из терпения и пригрозил, что продолжит разговор на партийном бюро. Он еще не знал, чем завершилась у Чертыковцева работа в районной газете и как он попал туда.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сотрудники «Большой Волги» выезжали в колхоз теребить лен. Зима застала ребят прямо на поле. Одеты были кто в чем. Одни посиневшими от холода руками дергали ленок, другие копали картошку. Старшей над ними была пожилая колхозница тетка Марфа, которую почему-то бригадир Гаврила Бонапарт называл Марфушкой, грубо и властно распекал ее за малую выработку, нисколько не стесняясь, допускал такие словечки, что девушкам приходилось затыкать уши. Ребят это возмутило. Агафону, как редактору стенной газеты, было поручено написать о грубияне фельетон и послать в районную газету. Написал его Агафон в больнице, куда угодил после уборки льна. Однажды, сдавая вместе с Виктором объявление о продаже путевок на зимний период, Агафон разыскивал какого-то работника редакции и случайно очутился в типографии. Он увидел, как одна умная машина печатала и складывала развернутые листы какой-то брошюры, другая тискала готовые полосы газеты со знакомым заголовком его фельетона. Это решило судьбу Агафона. Возвращаясь домой, он категорически заявил отцу:
– Буду полиграфистом.
– С какого это боку? – усмехнулся Андриян Агафонович.
– Был в районной редакции.
– Наверное, переспал на подшивках газет у Карпа Петровича.
Карп Хрустальный, редактор газеты, был давний приятель Андрияна Агафоновича по совместной охоте и рыбалке.
– Не смейся, батя. Мне даже тот писатель Петр Иванович советовал в литературный институт поступить, – признался Агафон.
– Это за какие же такие таланты?
– Читал мои рассказы и стихи.
– И где же были напечатаны эти шедевры?
– Стих – в стенной газете. А фельетон… – Агафон протянул отцу газету.
– Недурно! – прочитав фельетон, проговорил Андриян Агафонович. В голосе отца слышались гордость и одобрение умной, не лишенной юмора заметки. – Ну, а как же автодорожный институт?
– Времена, батя, меняются. Хочу в полиграфический…
– Тогда дай мне прочитать всю твою писанину. – Отец знал, что переспорить сына можно только на фактах.
Ознакомившись с литературными опытами Агафона, Андриян Агафонович одобрил их и на другой день позвонил Карпу Хрустальному. Так Гошку приняли литературным сотрудником в районную газету.
За ту первую и настоящую в своей жизни работу Агафон ухватился с присущим ему азартом и темпераментом. За пять месяцев он увидел столько, сколько другой не увидит за пять лет. Такова уж газетная работа. Агафон весь свой район излазил вдоль и поперек. Мало того, часто пересекал границы соседних районов и выхватывал из жизни, как ему казалось, самый острый и злободневный материал. После каждой поездки он выкладывал на стол хитрого, оборотистого редактора пачку едких, как ему казалось, и убийственных для плохих хозяйственников заметок и фельетонов. Кого бы ни критиковал Агафон, получалось, слишком ругательно и многословно – словом, пока неумело и сыро. Правда, иногда ему удавалось написать деловую, броскую статью с хорошими мыслями и меткими наблюдениями, но тут на пути стоял редактор газеты Карп Хрустальный. Из статьи на десять страниц он выкраивал заметочку на четыре абзаца. Ловко орудуя редакторскими ножницами, он говорил растерянному корреспонденту:
– Ты самый трудяга, сотрудник, любовь моя! Но твои статьи и фельетончики похожи на не допеченную в золе картошку… Их надо раскусывать железными зубками, да осторожненько, чтобы не сломать… А у меня еще, парнишечка, все зубки пока свои костяные, и я вовсе не хочу их терять, да и не желаю в саже пачкаться… А у тебя, крошка моя, сплошная копоть!
– Все, что я здесь написал, Карп Петрович, истинная правда! – возмущался Агафон.
– Это не тот фаянс, дитятко мое! Если все, что ты пишешь, я буду печатать, то меня вызовут туда и скажут, шо дядя редактор шутит… мне вырвут зубки, а из твоих капилляров выпустят всю дурную кровь… У тебя, парень, слишком много этой нездоровой крови.
– А вы беззубый, как и ваша газета. Почитайте, как с этими замазушниками и показушниками расправляются «Известия» и «Комсомольская правда».
– Москва не Калязин, мой птенчик, а Калязин не Москва! – пустословил Хрустальный. – В Москве снял телефонную трубочку да и согласовал. Можно утрясти любую щекотливую темку. А мы же, дружочек, только районный масштаб! Мы не можем кувыркаться через свою голову. Тебе еще просто не хватает политической зрелости.
– Подождите, скоро дозрею и тогда уж докажу! – грозил Агафон и уходил.
Он снова брал командировку, мотался с фотоаппаратом по району, заводил знакомство с механизаторами, иногда целыми днями практиковался водить тракторы и автомашины. Тут очень пригодились трудовые навыки, привитые еще в школе и техникуме. Вождение машин он освоил удивительно быстро и даже во время уборочной подменял возивших на элеватор зерно шоферов.