Судя по его голосу, девочки, а я говорил с ним пару дней назад по телефону – он в жуткой депрессии. Я не пойду.
– Ну, Лимонов, – сказали они, – не порти нам вечер…
– Ну, девочки, – сказал я, – не портите мне вечер. Я пришел к вам на обед, я хочу, чтобы вы меня развлекали. Развлекайте меня, Алекса я знаю лучше, чем вы, общение с ним не развлечение, но достаточно тяжелая работа.
– Ну, Лимонов! – взмолились они, и Элиз, зайдя сзади за стул, на котором я сидел, обняла меня и стала целовать в шею.
– Забудьте об этом, – попросил я и заговорил с Тьерри о чем-то.
Может быть, мы с ним стали вспоминать, как меня арестовали таможенники в аэропорту Кеннеди, как мы с ним потерялись тогда и как он нашел меня только через объявление в «Вилледж Войс»…
Две пизды зашептались и забегали по квартире. Леля взобралась наверх на антресоль, а Элиз, взяв в руки большую ржавую лейку, почему-то стала поливать цветы и растения. Я невнимательно следил за их действиями, но, переговариваясь с Тьерри, который очень устал и хотел спать, все же увидел, что Элиз полезла с лейкой в окно. За окном был довольно широкий карниз, и на нем также стояли кадки с растениями. Туловище Элиз вышло в окно и скрылось, затем утянулась рука с лейкой, и, наконец, одна за другой утянулись осторожно ее загорелые ноги.
Я вспомнил про презерватив и засмеялся. Тьерри удивленно посмотрел на меня из страны сна. Ему было 24, это был его первый визит в Нью-Йорк, он был беден и вот уже неделю каждую ночь спал в другой постели…
– Ой! – вскрикнула за окном Элиз, и вслед за коротким «Ой!» последовал тупой звук чего-то очень тяжелого, свалившегося с нашего третьего этажа на асфальт.
Слава Богу, это была не Элиз, потому что она спешно показалась в окне:
– Я свалила горшок с пальмой!
– Пизда! – сказал я. – И, конечно, прохожему старичку на голову? За музыкой, харкающей звуками из четырех колонок румына, ничего не было слышно, кроме полицейских сирен на Бродвее.
– Кажется, нет, – с неуверенной надеждой объявила Элиз и умчалась из квартиры.
Я привычно ощупал свои карманы – на случай, если вдруг придет полиция. Нет, ничего инкриминирующего в карманах не было. Пару джойнтов я переместил из бумажника в горшок с неизвестной мне породы буйным тропическим растением, сунул джойнты между корней.
Побегав некоторое время между улицей и апартментом, дамы наконец вернулись, запыхавшиеся и довольные, с веником и большой железной кастрюлей, служившей горшком покойной румынской пальме.
Мы еще выпили вина, уже из другого галлона. Тьерри стоило больших усилий держать глаза открытыми, он с нетерпением ожидал конца вечера, но не мог уйти без квартирной хозяйки Лели.
– Пошли, пошли, Лимонов, Алекс нас ждет! – вдруг опять завела старую песню Леля, подойдя ко мне сзади, как раньше Элиз, и целуя меня в голову. – Я звонила ему полчаса назад и договорилась, что мы придем около часу ночи. Он очень хочет тебя видеть.
– Эй! – возмутился я. – Но я не хочу его видеть. И что за манера устраивать для меня свидания? Если бы я хотел, я бы позвонил ему сам. Но я не хочу! Вы, девочки, знаете Алекса без году неделя, я же познакомился с ним в Москве сто лет назад. Если он пьет, расшился, – а он пьет, – то приятного в общении с ним мало… Да и трезвый он мне давно неинтересен. В лучшем случае, в тысячный раз расскажет о подвигах своего отца-кавалериста…
– Но ведь он твой друг… – недоумевающе воскликнули девушки.
– Вот именно поэтому я его и не хочу видеть. Потому что я слишком хорошо его знаю…
– Ему сейчас тяжело, – сказали жалостливые русские женщины. – Ему будет приятно, что ты о нем не забыл…
– Ему было тяжело очень часто. И я всегда появлялся рядом с ним по первому его требованию.
Он звонил мне в три часа ночи и просил приехать… потому что он, если я не приеду, убьет свою любовницу в номере отеля «Эссекс Хауз», здесь, в Нью-Йорке… или он покончит с собой в ресторане «Этуаль де Моску» в Париже, или…
– Пошли, Лимонов… – взмолились они опять. – Какой бы он ни был, но он же твой друг. Друзей не бросают в беде!
И я пошел с ними, хотя столько уже раз в моей жизни я позже очень жалел, что покорялся чужой воле и не слушался всегда сильного и трезвого во мне инстинкта самосохранения, который говорил мне: «Не иди!»
По дороге обнаружилось, что Леля совершенно пьяна, а Тьерри еле двигает ногами.
– Дай парню ключи, пусть он идет спать! – приказал я Леле. – Гуд бай, Тьерри! – сказал я ему.
– Спасибо, Эдвард, – улыбнулся он. – Очень жаль, что я не могу пойти с вами, но я слишком устал за прошедшую неделю. Я нуждаюсь в хорошем сне. И мои ноги…
На все еще шумном во втором часу ночи Бродвее, около пересечения его с 8-й улицей, пьяная Леля, вытягиваясь вверх к высокому Тьерри, опять стала требовать, чтобы он тщательно вымылся, перед тем как лечь в ее постель.
– Хватит пиздеть про свою неприкосновенную постель, – прервал ее я. – Лучше объясни ему, какой ключ открывает какой замок, и пусть идет. Он спит на ходу от усталости. Не будь буржуазной занудой…
Мы пошли. Я и Элиз впереди, в руке у Элиз пластиковый мешок с галлоновой бутылью номер два, в которой еще было приблизительно на четверть белого вина. Пройдя блок и вдруг обнаружив, что Лели рядом с нами нет, мы оглянулись и увидели ее присевшей прямо на Бродвее на корточки. Штаны были сдвинуты у нее на колени, голый зад лоснился в луче бродвейского фонаря. Она писала.
– Еб ее бога мать! – выругался я. – Совсем с ума сошла!
– Она всегда так делает, когда напьется, – равнодушно констатировала Элиз. – Она тогда писает часто и где придется. У нее тогда недержание мочи.
Мы пошли дальше, я, стараясь не думать о Леле. Сзади раздавались ее крики, требующие, чтобы мы ее дождались:
– Бляди! Подождите же! Суки!
– Ты что, не можешь потерпеть? – сказал я Леле зло, когда она догнала нас. – Или, по крайней мере, отойти за угол?!
– Не будь ханжой, Лимонов! – пьяно крикнула Леля.
– Если тебя кто-нибудь попытается выебать в следующий раз, когда ты вот так присядешь со своей жопой, я за тебя заступаться не буду! – объявил я ей очень зло.
Мало того, что они меня тащили туда, куда я не хотел идти, так я еще должен был любоваться на их физиологические отправления.
Остаток дороги до дома Алекса в Сохо мы прошагали в молчании, изредка прерываемом несложными вопросами Элиз, обращенными ко мне, и руганью спотыкающейся время от времени на хуевых мостовых Сохо Лели…
Из хромированного, с зеркалом в потолке, необычайно роскошного для Сохо элевейтора мы вышли прямо на Алекса Американского.
– Здорово, Лимон, еб твою мать! – Кривая улыбочка была на губах моего друга.
Он с силой сжал мою ладонь и, притянув меня к себе, обнял. «Еб твою мать» – прозвучало как ласка. Алекс обнял и скользко поцеловал меня. От него пахнуло потом и духами «Экипаж».
Он очень изменился. Коротенькая шерстка прикрывала его крутую крепкую голову. Раньше волосы были парижские, эстетские, длинные. Из-под белой тишотки без рукавов белыми круглыми мешками выпирали плечи. Он набрал веса и сил. Неизменные кавалерийского типа сапоги и черные узкие демиджинсы дополняли его костюм.
– Здоровый стал, как зверь. Накачался! – объявил я, оглядев Алекса.
Он не только накачался, но и шрамов у Алекса прибавилось. В дополнение к старым шрамам на руках и не так давно появившемуся шраму, пересекающему лицо (такой шрам мог иметь его папа-кавалерист при взятии Берлина или другого враждебного города – сабельный), даже плечи Алекса теперь были украшены шрамами. Злые языки утверждали, что Алекс режется сам, при помощи бритвы.