– Христа презрительно скривилась.
– Тут очень уютно, вот посмотришь, – как бы оправдываясь, сказала я.
Она улеглась на мою кровать, предоставив мне раскладушку. Конечно, я и так собиралась уступить кровать ей, но предпочла бы, чтобы предложение исходило от меня. Однако я постаралась отбросить эти мелочные мысли.
– Ты всегда здесь спала?
– Да. Я тут живу с рождения.
– А братья и сестры у тебя есть?
– Нет. А у тебя?
– У меня два брата и две сестры. Я самая младшая. Покажи мне свой гардероб.
– Что-что?
– Открой шкаф!
Сбитая с толку, я повиновалась. Христа соскочила с кровати и подошла к платяному шкафу.
Осмотрев все, что там висело, она сказала:
– У тебя тут только одна приличная вещица.
Она вытащила мой единственный красивый наряд – облегающее китайское платье – и быстро стянула с себя майку, джинсы и туфли. Я смотрела на нее, онемев от изумления.
– Платьице в обтяжку, – сказала Христа, присмотревшись. – Сниму, пожалуй, и трусики.
Миг – и она очутилась передо мной в чем мать родила. Надела платье и посмотрелась в большое зеркало. Ей очень шло. Налюбовавшись на себя, она сказала:
– Интересно, как оно сидит на тебе.
Этого-то я и боялась. Она сняла платье и бросила его мне:
– Надень!
Я пришибленно молчала, но не шевелилась.
– Надень, говорю!
И снова я не выжала из себя ни звука.
Христа весело прищурилась, будто до нее дошло наконец, в чем дело.
– Тебе неудобно, что я голая?
Я отрицательно мотнула головой.
– Тогда почему ты сама не раздеваешься? Давай!
Я снова помотала головой.
– Давай-давай! Так надо!
Кому надо?
– Что за дурь?! Раздевайся!
– Нет.
Это «нет» стоило мне большого труда.
– Я-то разделась!
– Я не обязана делать, как ты.
– «Не обязана делать, как ты!» – передразнила она противным голосом.
Я что, так разговариваю?
– Ну, Бланш! Мы же обе девчонки!
Тишина.
– Смотри, я голая – и ничего! Мне плевать!
– Это твои проблемы.
– Проблемы у тебя, а не у меня! Ты зануда!
Она засмеялась и изо всех сил пихнула меня. Я полетела на раскладушку и сжалась в комок. Христа стащила с меня кроссовки, проворно расстегнула на мне джинсы, потянула их вниз, прихватив и трусы. К счастью, на мне была длинная, почти до колен, майка.
Я заорала.
Она остановилась и удивленно уставилась на меня:
– Ты что, ненормальная?
Меня трясло.
– Не трогай меня!
– Ладно. Тогда раздевайся сама.
– Не могу.
– Тогда я тебе помогу! – пригрозила она.
– Зачем ты меня мучаешь?
– Дуреха! Никто тебя не мучает! Подумаешь, перед девчонкой!
– Зачем тебе надо, чтобы я разделась?
Ответ был самый неожиданный:
– Чтобы мы были в равном положении!
Как будто я могла с ней равняться! Я не нашлась что возразить, и она торжествующе изрекла:
– Видишь, значит, ты должна!
Я поняла, что мне не отвертеться, и сдалась. Взялась за низ майки, но поднять ее у меня никак не получалось.
– Нет, не могу.
– Ну я подожду, – сказала Христа, насмешливо глядя на меня.
Мне было шестнадцать лет. У меня не было ничего: ни материального, ни духовного богатства. Ни любви, ни дружбы, ни опыта. Не было интересных идей, а была ли душа, я сильно сомневалась.
Единственное, что мне принадлежало, – это мое тело.
В шестнадцать же – страшное насилие.
«Зачем тебе это надо, Христа? Знаешь, что это для меня значит? А если б знала, то стала бы заставлять? Или потому и заставляешь, что знаешь?
И почему я тебя слушаюсь?»
Бывает красота силы, красота грации и красота гармонии. В некоторых телах удачно сочетаются все три ее вида. В моем же не было ни на грош ни одного. Оно было ущербно от природы, напрочь лишено и силы, и грации, и гармонии. Похоже на голодный вопль.
Зато к этому вечно спрятанному от солнечного света телу подходило мое имя: Бланш, бледная немочь, бледная и холодная, как холодное оружие – плохо отточенный и обращенный внутрь клинок.
– Ты будешь тянуть резину до завтра? – спросила Христа. Она валялась на моей кровати и, кажется, упивалась моими терзаниями.
Тогда, чтобы покончить с этим разом, я резко, точно выдергивая чеку из гранаты, сорвала с себя майку и бросила на пол – ни дать ни взять Верцингеториг, швыряющий свой щит к ногам Цезаря.
Все во мне кричало от ужаса. Я потеряла даже ту малость, которой обладала: моя жалкая нагота перестала быть моим интимным достоянием. Это была жертва в полном смысле слова. Но хуже всего, что она оказалась напрасной.
Христа разок кивнула – и только. Окинула меня с ног до головы беглым взглядом и, видимо, не нашла ничего интересного. Лишь одна деталь привлекла ее внимание:
– Да у тебя есть сиськи!
Мне хотелось умереть. Пряча слезы ярости, которые сделали бы меня еще смешнее, я огрызнулась:
– А ты как думала?
– Цени свое счастье. В одежде ты плоская, как доска.
После такого ободряющего замечания я нагнулась за майкой, но Христа меня остановила:
– Нет! Я хочу посмотреть, как тебе идет китайское платьице.
Она протянула платье мне, и я его надела.
– На мне сидит лучше, – заключила Христа.
Мне вдруг показалось, что платье не прикрывает, а усиливает мою наготу. И я поскорее сняла его.
Христа спрыгнула с кровати и стала рядом со мной перед большим зеркалом.
– Смотри! Какие мы разные! – воскликнула она.
– Ладно, хватит!
Я была как в камере пыток.
– Не отворачивайся, – велела Христа. – Посмотри на меня и на себя.
Сравнение было удручающее.
– Ты должна развивать грудь, – наставительно сказала она.
– Мне всего шестнадцать лет, – возразила я.
– Ну и что? Мне тоже! Но у меня – вон, есть разница, а?
– У каждого свой ритм.
– Ерунда! Я покажу тебе одно упражнение. Моя сестра была как ты. Полгода позанималась – и теперь совсем другое дело. Смотри и повторяй: раз-два, раз-два…
– Оставь меня в покое, Христа! – сказала я и нагнулась за майкой.
Но Христа схватила ее и отпрыгнула в другой конец комнаты. Я стала за ней гоняться. Она задыхалась от хохота. А я настолько потеряла голову от унижения и ярости, что не сообразила взять другую майку из шкафа. Христа носилась по комнате и бесстыдно дразнила меня своим безукоризненным телом.
Стоило взрослому человеку появиться на пороге моей обители, как смех Христы разительно изменился: из сатанинского он мгновенно стал хрустальным, веселым, здоровым, как ее тело. Она остановилась, шагнула навстречу маме и протянула ей руку:
– Здравствуйте, мадам. Извините меня, я просто хотела посмотреть, как сложена ваша дочь.
Она улыбнулась милой шаловливой улыбкой. Мама ошарашенно смотрела на голую девушку, которая без малейшего смущения пожимала ей руку. Минуту она колебалась, а потом, видимо, склонилась к тому, что перед ней просто ребенок, забавный ребенок.