Ему трудновато было бы протискиваться через дыру размером с зеркало, а в темноте, царившей за ней, присутствовало нечто, напомнившее ему о коридорах замка Дракенфелс.
– Оно, наверно, уже ушло на мили отсюда, – сказал он. Рядом с ним, качая головой, стоял Гуглиэльмо с целой пачкой поэтажных планов и схем.
– Здесь ничего не отмечено, но мы всегда знали, что все они в лучшем случае лишь приблизительные. Здание перестраивали, сносили, восстанавливали, ремонтировали много раз.
Женевьева стояла тут же, ожидая. Она была настороженна, будто в любой момент ожидала внезапного нападения. Рабочие сцены ушли искать Еву.
Иллона пыталась казаться обеспокоенной за девушку.
– И эта часть города из-за войн насквозь изрыта потайными ходами и туннелями.
Детлефа тревожило вечернее представление. Публика уже начала прибывать. И все рассчитывали увидеть открытие сезона, Еву Савиньен.
Остальным заниматься было некогда.
9
Новая хозяйка поднялась, уже с Анимусом на лице. Шейдт корчился от боли у ее ног, цеплялся за нее рукой, пытаясь подтянуться и встать.
– Отдай, – выкрикнул он сквозь боль.
Стряхнуть его с себя не составляло труда.
Анимуса заинтриговал и холодный, целеустремленный разум Евы Савиньен, и недавняя вспышка паники, нацарапанная поверх безупречного до этого мига листа ее мыслей. Девушка будет тем транспортом, который доставит его прямо к Женевьеве и Детлефу. Прямо к его цели. Теперь надо быть осмотрительнее.
Как и у Шейдта, у этой хозяйки имелись свои потребности и желания. Анимус решил, что сумеет помочь удовлетворить их. Она разжала и сжала кулаки, чувствуя, как напрягаются и расслабляются мышцы, проверила, как слушаются ее локти, колени. Анимус сознавал, насколько безупречно это юное тело. Спина была гибкой, как хороший лук, стройные ноги пропорциональны, как у самой совершенной, приукрашенной статуи. Она раскинула руки, подняла плечи, отчего грудь стала казаться еще выше.
Визжащий у ее ног человек привлекал внимание. На улице было полно народу, люди отпускали замечания. Скоро кто-нибудь вмешается.
Шейдт отрекался от себя во всем, и когда в его мозгу поселился Анимус, он просто как с цепи сорвался. Ева жила в большем ладу с собой, но все-таки кое-что Анимус мог для нее сделать. И она радушно приняла его, снабжая всей информацией, необходимой ему, чтобы продвигаться к цели.
Оба, Детлеф и Женевьева, находились в здании, но он немного подождет со смертельным ударом. Месть должна быть полной. Ему надо позаботиться о том, чтобы не износить тело новой хозяйки так быстро, как это случилось с Шейдтом.
– Ева, – послышался мужской голос.
Анимус позволил Еве обернуться навстречу мужчине. В дверях служебного входа стоял Рейнхард Жесснер. Актер из труппы Детлефа, фигляр, но неплохой. Может оказаться полезным.
– Что случилось?
– Ничего, – ответила она. – Разволновалась перед выходом на сцену.
Рейнхард, казалось, сомневался.
– Не похоже на тебя.
– Нет, но человек не может быть всегда одинаковым, ты не думаешь?
Она проскользнула мимо него в театр и мимоходом запечатлела на его удивленных губах короткий жадный поцелуй. Спустя всего мгновение он ответил, и Анимус получил представление о душе актера.
Поцелуй прервался, и Рейнхард глянул на Шейдта.
– Кто это?
– Попрошайка, – объяснила она. – Немножко переигрывает, пожалуй.
– У него нога сломана. Кость торчит.
Ева рассмеялась:
– Уж ты-то, Рейнхард, должен был бы знать, какие чудеса может творить грим.
Она захлопнула дверь перед клириком Солкана, который все еще был жив, и позволила Рейнхарду сопроводить ее за кулисы.
– Со мной все в полном порядке, – твердила она. – Это был просто страх сцены… просто случайность… просто паника…
– Через полчаса поднимаем занавес, – объявил Поппа Фриц.
Ева оставила Рейнхарда и направилась назад, в свою гримерную.
Анимусу вспомнилось то существо, которое хозяйка видела за зеркалом. Сейчас некогда было этим заниматься.
– Поппа, – сказала она слуге, – принеси новое зеркало и быстро гони сюда мою костюмершу.
Под Театром Варгра Бреугеля, ниже даже пятого этажа подвалов, располагалась лагуна с соленой водой. Сто лет назад она служила убежищем контрабандистам. Ее покидали в спешке: по берегам остались беспорядочные нагромождения коробок с истлевшими шелками и пыльными драгоценностями. Здесь было логово Демона Потайных Ходов. Его книги разбухли от сырости, точно хлеб на дрожжах, но вода его вполне устраивала. Он мог пить морскую воду, и ему требовалось каждые несколько часов окунаться в нее. Если его кожа пересыхала, она трескалась, и это причиняло сильную боль.
Но эта боль была несравнима с болью в сердце, которую он испытывал сейчас.
Он знал, что этим кончится. Другого итога просто не могло быть. Как драматург, он должен был это понимать.
Но…
В полном изнеможении он распростерся на песчаном склоне, его луковицеобразная голова тоже лежала в воде, вокруг плавал воротник из щупалец. Он остался наедине со своим отчаянием.
Все это было тщетной попыткой избавиться от отчаяния.
Он слышал, как капает вода, стекая со стен его крепости, видел подернутое рябью отражение светильников на водной глади.
Порой он думал, не отказаться ли от себя самого, не позволить ли своему телу уплыть по туннелям в Рейк, а оттуда в море. Если бы он отбросил прочь последние проявления человеческой природы, то, может, сумел бы найти удовлетворение в безграничном океане.
Нет.
Он сел, разбив головой зеркало вод, и пополз на берег, оставляя позади влажный след.
Он Демон Потайных Ходов, а не морской дух.
Вокруг по стенам стояли изъеденные временем деревянные статуи богов и богинь – Верена и Мананн, Мирмидия и Сигмар, Морр и Таал. Некогда они служили корабельными носовыми фигурами. Теперь их лица были прочерчены вертикальными морщинами в местах, где растрескались волокна древесины, и укрыты под зелеными масками из мха. Постепенно они становились все менее человеческими. Когда Демон Потайных Ходов впервые отыскал это место – признаки изменении в нем самом едва ли были заметны тогда кому-то другому, – лица были гладкими, узнаваемыми, вдохновляющими. Как он стал безобразным, так стали и они. И все же под масками они сохранили человеческие лица.
Внутри, под шкурой, он все еще был человеком.
Демон Потайных Ходов поднялся. На двух ногах, как человек. Вода смыла часть его боли.
В его берлоге всегда горели фонари. Она была обставлена шикарно, словно дворец, хотя и мебелью, позаимствованной на складе декораций.
Похожая на лодку кровать, в которой он спал, выглядела как бесценная старинная вещь Эпохи Трех Императоров, но на самом деле была добротной копией, сооруженной для забытой постановки «Любовь Оттокара и Мирмидии».
Там, наверху, наверно, готовятся поднять занавес. До сих пор он еще не пропускал представления и сегодня не станет изменять привычке. Из-за такой мелочи, как бессердечная актриса, не станет.
Он снял с крючка плащ, предназначавшийся для механического гиганта в одной из старых мелодрам.
Потом он закутался поплотнее и выскользнул через потайной ход.
Толпа перед театром сочла Шейдта сумасшедшим и пинками выпихнула на улицу. Из только что сломанной ноги торчала кость. На коленях, зажимая одной рукой обрубок другой, он запрокинул голову и кричал.
Мир вращался вокруг него. Не существовало ни одной неподвижной точки. Вот для этого и нужны солнечные часы, когда нет солнца.
В ночном небе собирались тучи, заслоняя луны.
Бернаби Шейдт пронзительно завопил, и люди шарахнулись от него подальше.