Так или иначе, подросшие не в лучшую сторону на иностранной жвачке отечественные болезни захватили поселок и населяющих его жителей.
Рекомендации отдела “Пи” были короткими и внятными. Запретить продажу вредоносной жвачки, повысить зарплату дворникам и сделать упор на наши, российские продукты жевания.
Через неделю из больницы выписался последний больной, вновь заработала фабрика, зеленые успокоились, ученые защитили докторские и кандидатские, поселковая администрация назвала одну из улиц в честь нашего секретного отдела.
– Объявляю. – Капитан чуть приподнимается с места, раздаривая благодарности. – Хорошо поработали, слов нет.
– А почему новость поганая? – вспоминает Ба‑обабова.
– Потому что производитель жвачки подал в суд на наше отделение. – Угробов недовольно морщится. – А мы работать должны, а не по судам таскаться.
– Послать их всех, – хмыкает Машка.
Угробов странно так замирает, прищуренным глазом опытного оперативного работника рассматривает Баобабову. Долго рассматривает, даже мне неудобно становится.
– Кстати, о посылках. – Не сводя с прапорщика глаз, капитан на ощупь достает из ящика стола кусок черствого хлеба и слегка засохшую колбасу. Ест хлеб, запивая водой из графина. Колбасу только нюхает. Пригодится. До обеда еще далеко, и никто не знает, удастся ли ему забежать в столовую. – О посылках и не только. У вас, прапорщик, смотрю, много свободного времени?
– Ну… – почему‑то смущается Машка, поправляя бронежилет.
– Знаю – много, – отвечает за нее капитан, давясь хлебом. – Мне с утра уже начальство все уши прожужжало. Все вас, прапорщик, вспоминают.
– А что такое? – От смущенности до возмущенности один шаг.
– А вы не знаете? – Угробов тянется к пульту дистанционного управления, но вовремя вспоминает, что телевизор в кабинете старенький, отечественный, без всяких таких штучек. Просит меня включить аппарат на возможно большую громкость.
Машка поджимает губы. Кажется, она знает, в чем дело. А я нет. И мне интересно.
– Если вам, лейтенант, интересно, то не на меня смотрите, а в телевизор, – советует Угробов, смахивая крошки со стола и отправляя их в рот. – Вот как раз сейчас и смотрите.
В телевизоре реклама. Какой‑то лысый мужик купает ребенка. Намыливает детские волосы, поливает кипятком. Потом в кадре Появляется Цашка Баобабова, вся такая из себя, и, гордо выпячивая вперед нижнюю челюсть, заявляет в глаза многомиллионной армии зрителей:
– В детстве мой папа часто говорил, если, дочка, хочешь иметь такие же волосы, как у меня, всегда мой голову вот этим шампунем.
Идут титры.
Следующий рекламный ролик.
Баобабова гонится за преступником. Зажимает его в подворотне. Преступник сопротивляется. Баобабова бьет его по лицу. Преступник улыбается, сверкая зубами. Баобабова в камеру: “Семь зубов и все целые? Какой пастой вы чистите зубы?”
Титры.
– Пономарев, выключи эту гадость, – требует Угробов. – Значит, так, прапорщик. Через час объяснительную на стол. И давайте договоримся: или голову мыть, или Родине служить. Третьего не дано.
Баобабова, проникшись низменностью своего поступка, добросовестно кивает.
– Это была омерзительная новость. А теперь, завершая нашу встречу, разрешите доложить, зачем, собственно, я вас вызывал.
В кабинет заглядывает секретарша Лидочка.
– Ваша жена звонит. Сказать, что вы на выезде, или как?
– Поговорю. – Угробов зажимает трубку плечом и долго пьет воду из графина. В трубке щебечут воробьи и иногда кричит выпь.
Реже воет сирена.
Баобабова от безделья вытаскивает нож и вырезает на капитанском столе замысловатые вензеля, в которых с трудом, но можно разобрать название нашего отдела.
Угробов давится и отвлекается от водопоя:
– Сейчас у Пономарева спрошу. Лейтенант, что такое Каппа?
– Урод японский, – объясняю я, просматривая статьи Уголовного кодекса. – Обезьянья голова, тело черепахи. Ноги лягушки. Живет в японских водоемах, топит и кушает неосторожных купающихся японцев.
– Спасибо, лейтенант. Сама такая!
Последние слова предназначены трубке. Вой сирен стихает, капитан швыряет трубку на место. Баобабова согласно кивает. У нее с капитаном одинаковая нелюбовь к телефонным аппаратам.
Капитан Угробов, чтобы успокоиться, несколько раз выхватывает из‑под мышки пистолет, имитируя вооруженное убийство неизвестной личности.
– Простите, – говорит он, боясь встретиться с нами взглядами. – Супруга побеспокоила. Вы зачем пришли? Отгулы выпрашивать?
– Вы нас сами, вроде того, вызвали, – подсказываю, разглядывая начальство через дырки в Уголовном кодексе.
– Верно. Спасибо, лейтенант. Вызывал, вспоминаю. Новость хреновая, последняя. – Капитан поворачивается к сейфу, достает папку, швыряет на стол. – У вас свежее дело. Лейтенант, прекратите юродствовать.
Возвращаю Уголовный кодекс на место.
– Документы присланы утром. Дело срочное, нужное и секретное. Как и любая другая работа в вашем отделе. Спрашивать будут строго. Кто, кто? Да уж не наш общий друг, Садовник. Не стоит так сильно волноваться за больных людей. Сидит в психушке, и пусть сидит. Без него начальства достаточно. И все сплошь умные.
Присоединяюсь к Машке. Баобабова пододвигается, освобождая краешек стула. А про Садовника капитан зря так негативно. Мужиком Садовник был неплохим. Помогал как умел. Если бы не он, и отдела “Пи” не существовало бы.
– Вашему отделу, – повторяется капитан, – поручено разобраться с весьма необычным и подозрительным заданием.
– Других не имеем, – бурчит Баобабова, откидывая обложку папки. – А подробности и начальные сведения будут?
– Аэрофлотчики помощи просят. У них там сложности какие‑то на аэродроме. Если точнее, бардак полнейший.
Требуем более четкое определение бардаку. Капитан не отказывается.
– Из присланных документов известно, что над аэродромом вторую неделю подряд кружится неопознанное воздушное судно.
– Тарелка, что ли? – сладко замирает сердце в предвкушении долгожданного контакта и настоящей работы. Надоело с рисованными тещами разбираться.
– Я же русским языком сказал – неопознанное судно. Но не настолько, чтобы вдаваться в панику. Воздушное судно типа самолет. Два крыла, один хвост. Колеса где положено. Судно отечественного производства, опознанное специалистами как “Ту‑104”.
– А мы при чем?
Угробов вздыхает, недовольный сообразительностью личного состава.
– Две недели без дозаправки. Отечественный самолет над российским аэродромом. Но! На сегодняшний день неизвестно ни одно приспособление, способное держаться на лету так долго. Дирижабли не считаются.
– А если сбить? – предлагает Машка, рассматривая размытые очертания самолета. Фотографии сделаны с земли любительским аппаратом. – А как собьем, так и узнаем, почему так долго на посадку ребята не соглашались.
– Сбить не проблема. Сложность другая – некому соглашаться. С аэродромной башни пробовали вызвать экипаж. Никто не отзывается. Пытались привлечь самолет кострами. Черта с два: как кружил, так и кружит до сих пор. Вчера днем по специальной просьбе подняли в небо боевые перехватчики.