Грозный, нарастающий волнами грохот мощных моторов, казалось, уже заполнил все вокруг, но это было еще только начало. Новая огромная армада кораблей построилась в боевой порядок и легла на курс. Это шли бомбардировщики. За бомбардировщиками пошли торпедоносцы.
– Вот мы какие, товарищ генерал-доктор, – сказал командующий. – Это вам не сорок первый.
– И Петров с ними? – спросил Мордвинов.
– А разве ж его удержишь? Штурманом пошел, а на своем настоял.
– Большой удар, – сказал Мордвинов. – Еще не было таких, – верно, Василий Мефодиевич?
– "Букет", я – «Ландыш», – заговорил голос в репродукторе, – «Букет», я – «Ландыш». Штурмовка проходит нормально. Нахожусь в районе цели. Противник оказывает сопротивление. Ведущий «Тюльпан» загорелся. «Тюльпан» первый загорелся. Прием, прием!
Зубов повернул к себе микрофон. Командующий велел ему прикрыть Ватрушкина. Вновь заговорил «Ландыш». Теперь он рассказывал подробности штурмовки. И голос у него был такой, будто он говорит из штаба, а не висит над грандиозным воздушным сражением.
– Теперь не надо их дергать, – сказал командующий, – теперь им не до советов. Теперь работа.
Он опять закурил, слушая голоса из репродуктора.
– И сын ваш там? – спросил Мордвинов. Командующий кивнул. Синие глаза его блеснули и потухли. Погодя, он покрутил головой, словно воротник кителя давил ему шею, и сказал:
– Стрелком летает в штурмовой авиации. Помолчал и добавил:
– Хорошо им! А ты… слушай… дожидайся…
"Вот и Левин так же, – почему-то подумал Мордвинов. – Совершенно так же!"
– "Букет", я – «Маргаритка» шестая, я – «Маргаритка» шестая. «Тюльпан» первый перетянул линию фронта и сел благополучно, – быстро и хрипло заговорил репродуктор.– «Букет», «Тюльпан» первый сел нормально.
На мгновение командующий отвернулся, потом сказал негромко:
– Пошлите, Николай Николаевич, туда эмбээр, он на озерцо и сядет. И прикрытие пошлите. Да, вот еще что – пусть Ватрушкину вымпел сбросят, а то он там с ума сходит. В самом начале срезали, – наверное думает Ватрушкин наш – все дело провалилось. Значит, вымпел и записку. Записка такая…
Он нахмурился, крепко придавил окурок в пепельнице пальцами и продиктовал:
"Дорогой товарищ Ватрушкин! Поздравляю вас с образцовым выполнением задания, штурмовка прошла отлично, представляю к награждению орденом Красного Знамени, жду на командном пункте после того как покажешься врачу". Подпись. Все.
Вновь заговорил «Ландыш». Второе немецкое судно взорвалось. На барже возник пожар.
– Ну, а насчет Левина – что же? – сказал командующий. – Я того же мнения, что и вы, Сергей Петрович. Он с нами жил – естественно, ему с нами и оставаться до конца. Я его совершенно понимаю. Морально мы его поддержим, верно, Николай Николаевич?
Зубов кивнул.
– Вот так, – сказал командующий, – а что касается Харламова, то я, конечно, не специалист, но так слышал, что в ученом мире он большой авторитет. Да ведь, с другой стороны, Сергей Петрович, в нынешней войне, насколько мне известно, крупные врачи не только в Москве. Они и в армиях и на флотах. Верно я говорю?
Мордвинов согласился: конечно, верно. Харламов – хирург очень крупный. И в ближайшие дни, как он докладывал, будет оперировать Левина тут, в гарнизонном госпитале.
– Так просто взрежет или в самом деле поможет? – спросил генерал.
Начальник санитарного управления промолчал.
– Да, болезни-болезнишки, черт бы их драл, – опять заговорил командующий, – раки все эти, ангины, скарлатины. Кстати, Сергей Петрович, что это за штука, этот рак? Или канцер, как вы говорите? Ужели ничего с ним невозможно поделать?
Подавляя раздражение, Мордвинов покашлял. Он очень не любил эти дилетантские вопросы и никогда не знал, как отвечать на них.
– Смотря в каком случае, – подбирая слова, сказал он, – ведь рак, Василий Мефодиевич, это что такое? Это такая, понимаете ли, пакость, которая развивается из клеток эпителия различных органов и, прорастая в соединительные ткани, разрушая мышцы, кости, ткани, разъедает кровеносные сосуды. Есть такая теория, что тут главную роль играют сохранившиеся эмбриональные клетки… впрочем, это слишком все сложно, – еще более раздражаясь, сказал Мордвинов, – существенно тут, пожалуй, только то, что прорастающие раковые клетки попадают в лимфатические сосуды, образуя метастазы… Командующий слушал с терпеливым и слегка насмешливым выражением.
– Ну да, ну да, – вдруг перебил он, – я вот слушаю и думаю, кого это мне напоминает? – Он усмехнулся. – Очень, знаете, напоминает, слово вам даю, только вы не обижайтесь, идет? В Испании один дядька был – американский житель, да вы же его знаете, он тоже по санитарной части работал, так вот он, не обижайтесь только, Сергей Петрович, совершенно так же фашизм объяснял. И куда он прорастает и из чего состоит. Помните американца этого? В желтой кожаной жилетке ходил и все фотографировал. А главная его мысль была, что фашизм подобен раку и что бороться с фашизмом так же бессмысленно, как пытаться победить рак. И врал, подлец! Врал, собачий сын! Потому что мы фашизм не только бьем, но и побеждаем и вскорости победим, по крайней мере немецкий фашизм. Вот ведь что мы делаем!
И папиросой командующий несколько раз сердито ткнул в ту сторону, откуда, победно воя моторами, возвращались армады машин.
– Нет, это к черту, – сердито заключил он, – так, Сергей Петрович, нельзя. Метастазы. Так вы далеко на ускачете, коли все руками разводить да делать похоронное лицо. Слово-то какое красивое – метастаз. Это самое слово и говорил мистер в кожаной жилетке. Квакер он был, что ли, я не помню.
Он повернулся к Зубову, и, поговорив с ним о делах, стал докладывать по телефону адмиралу, а начсанупр вдруг, совершенно против своего желания, подумал, что в словах командующего есть какая-то настоящая и глубокая правда.
– Ну, а Шеремет ваш как? – спросил погодя командующий.
– Ничего, работает скромненько. Должность, конечно, лейтенантская, не больше. Поначалу, говорят, не брился, а теперь повеселел, анекдоты рассказывает. Немного человеку надо.
Командующий молчал, пожевывая мундштук папиросы.
– Отдать бы его в ученики к Левину, – сказал он погодя. – Да ведь только этому не научишься. Тут секрет какой-то, какая-то сила. Детство у него, что ли, было тяжелое?
– Да, очень, – сказал Мордвинов, – очень. И детство и юность. Его никто не подымал, он сам прорвался.
– Наше поколение это понимает, – раздумывая, ответил командующий, – очень понимает. Верите ли, до сих пор – проснусь, увижу китель свой на стуле и подумаю: это что за генеральский погон? Ведь мой-то старик… э, да что говорить, – махнул он рукою. И спросил:-А вы, Сергей Петрович, из кого?
– Вроде вас, – ответил Мордвинов.
Василий Мефодиевич молчал. Трудно гудя, прошла еще одна армада машин.
– Это откуда же они идут? – спросил Левин.
– Большой был удар, – ответил Дорош. – И по базам ихним, и по кораблям, и по гарнизону. Они всю свою авиацию подняли, и совершенно без всякого толку. Была тут такая воздушная группировка – "Великая Германия". Так теперь ее нету. Одни слезы остались.
Дорош открыл окно. Было еще холодно, но уже сильно пахло весною и с залива несло запахом водорослей и сыростью.
– Весна! – сказал Дорош.
– Неверная тут весна, – ответил Левин, – нынче тепло, а завтра начнутся заряды, пойдет мокрый снег, все закрутит и завертит. Ну ее, эту весну!
Они помолчали, покурили. Потом Левин вдруг сказал:
– Очень, знаете ли, хочется дожить до дня победы. Просто необходимо дожить.
И засмеялся.