— Да, да, — сказал Ванденгейм, — это серьёзно. Он полагает, что мы с вами сейчас отвечаем не только за наши дела, а за лавочку в целом.
— Он имеет в виду Европу?
— Европу и вообще… — Ванденгейм сделал округлое движение обеими руками, словно охватывая большой шар.
— Правильная точка зрения, — кивнул Шрейбер.
— Он-то готов поддержать все наши шаги, которые поведут к укреплению Германии, чтобы она могла противостоять красным, но имейте в виду: на этот раз вы должны использовать содействие стимсоновской команды вовсю.
— Мы и так…
— Я к тому, что его уход — дело решённое. А ещё неизвестно, так ли легко сговоришься с Хэллом.
— С Хэллом?
— Да, Рузвельт притащит этого старика.
— И все же мы-то своего добьёмся, а вот как Рузвельт — не знаю.
— Нужно, не откладывая, взяться за дело.
— Ясно, ясно!
— Вы наивничаете, Генри! — угрожающе проговорил Ванденгейм. Он сел на диван и упёр руки в бока. Халат распахнулся. — Первое, что вы должны сделать, — это помирить «ИГ» с Тиссеном и Круппом. Мне в конце концов наплевать, как он будет называться, этот их новый парень…
— Гитлер, — подсказал Шрейбер.
— Чорт с ним, пусть будет Гитлер, если на него можно положиться, но я не желаю больше, чтобы немцы тратили мои деньги на внутренние драки.
— Мне тоже ни один из них не родственник, — пренебрежительно заявил Шрейбер.
— Посоветуйтесь с Шахтом.
— Тут нужен совет военных.
— Так потолкуйте с их генералами.
— Можно подумать, Джон, что теперь вы решили играть в простоту.
— Что ещё?
— Мы же сами создали положение, при котором генералы смотрят из рук Тиссена и компании.
— А Тиссен из рук генералов?.. Согласитесь, Генри, — примирительно закончил Ванденгейм, — это же глупо: с одной стороны, как пайщик «Дженерал моторс», я даю деньги Тиссену, с другой стороны, как пайщик Дюпона, — «ИГ». А они грызутся. Это же глупо!
— Может быть, и не так глупо, как кажется. Чтобы нарыв лопнул, ему нужен компресс.
— К чорту компрессы, Генри! У нас нет на это времени. Нарыв нужно вскрыть ножом. И чтобы наверху кучи остался этот их…
— Гитлер?
— Глупое имя…
— По словам Курта, англичане, до сих пор предпочитающие для Германии восстановление монархии, фыркают при имени «национального барабанщика».
— Фыркать имеет право тот, кто даёт деньги.
— Они участвуют в деле.
— С совещательным голосом, Генри. — Ванденгейм рассмеялся и, вдруг сразу посерьёзнев, сказал: — Кстати об англичанах: нужно перерезать канал для подачек, идущих в Германию от нефтяников во главе с Генри Гевелингом.
— А на какой размер наших вложений может рассчитывать Курт? — спросил Шрейбер.
Ванденгейм пожевал толстыми губами и неопределённо промямлил:
— Это зависит… — Он долго молчал, словно его мысль вдруг прервалась. — Одним словом, остановки за деньгами не будет, но на этот раз мы хотим реальных гарантий. Нам нужны не такие жалкие проценты, словно мы ростовщики…
— На этот раз будет пятьдесят один, — уверенно сказал Шрейбер.
— Пятьдесят один? — задумчиво переспросил Ванденгейм, посмотрев в потолок. — Мало!
В глазах Шрейбера мелькнул испуг.
— Не хотите ли вы поменяться местами с самими немцами?! — воскликнул он.
Ванденгейм посмотрел на него в упор так, словно услышал глупость. Его голубые глаза сузились и снова посерели.
— Хочу.
— Джон! — не то испуганно, не то удивлённо воскликнул Шрейбер.
— Да, да! Именно этого я и хочу, — повторил Ванденгейм.
— Оставить им десять процентов в их собственном деле?
— Да.
— Это невозможно, Джон, честное слово!
— Только при такой перспективе игра стоит свеч, — упрямо наклонив голову, проговорил Ванденгейм. — Мы можем оставить немцам ровно столько права распоряжаться, сколько укладывается в эти десять процентов.
Ни на цент больше!
Шрейбер от волнения не заметил, как швырнул окурок в бассейн. Его по-настоящему пугали планы старшего партнёра. Их осуществление означало бы, что нити управления экономикой Рейнской области уйдут из рук европейских шрейберов. А именно они и были до сих пор единственными полновластными распорядителями дел там, из своих контор в Лондоне, Кёльне и Гамбурге. Ведь и сам он, сидя в Штатах, был вынужден смотреть из рук «старших». А хотелось другого: не сможет ли он сам стать «старшим» при новом повороте дела?
— Всех их нужно спутать в один узел, — между тем говорил Джон. — Так, чтобы никогда и никто не мог его распутать… Ни при каких обстоятельствах! «ИГ» нужно связать с «Импириел кемикл», «Импириел кемикл» с Кюльманом, Кюльмана с Нобелем. И все под нашим контролем!
— Начнётся война в Европе, и все полетит к чорту, — в сомнении произнёс Шрейбер.
— Войны в Европе не будет, — отрезал Джон. — Мы локализуем её на востоке. Мы поможем Японии прыгнуть на спину России. Поддержим немцев в драке с большевиками по ту сторону Вислы. Но сначала займитесь этими немецкими дрязгами. — Он пошлёпал губами. — Пусть-ка немцы кончают у себя с коммунистами. Решительно кончают. Иначе мы никогда не доберёмся до сути…
— Доберёмся, Джон, доберёмся. — Шрейбер заискивающе-фамильярно похлопал Ванденгейма по спине. — Как только на карте появится общая русско-германская граница, дело будет сделано. Керзон не зря провёл свою линию, а?
— И очень скоро мы к ней подберёмся. Немцы пойдут на эту приманку.
На некоторое время между ними воцарилось молчание. Казались, каждый думал о своём. Потом, словно и не было делового разговора, Ванденгейм спросил:
— Вы уже завтракали?
— Да… Но, кажется, я способен начать сначала.
— Так пошли.
— Сколько же, по-вашему, для начала можно дать Курту?
— Столько, сколько нужно для восстановления всего военного комплекса в Германии. При этом не из старья, а на совершенно новой, вполне современной производственной базе. Пригласите к завтраку Шахта: пусть пускает в ход этого вашего… — Джон щёлкнул толстыми пальцами.
— Гитлера?
— Вот именно: Гитлера.
Это был первый и последний деловой разговор, который Джон Ванденгейм имел за все пять дней трансатлантического перехода. Все другие попытки заговорить с ним о делах он пресекал лаконическим: «В Европе!»
Это слово он обычно бросал через плечо, даже не оборачиваясь к секретарю, чтобы не отрываться от своего любимого занятия — чистки трубок. Перед ним стоял чемодан-шкаф, разделённый на сотни отделений, где покоились трубки, входившие в так называемый «малый» набор, следовавший за ним повсюду и составлявший часть его знаменитой коллекции трубок. В ней были представлены глиняные трубки инков и голландцев, фарфоровые — не то урыльники, не то пивные кружки — баварцев, турецкие чубуки, китайские трубочки-малютки для опия, огромные, как гобои, бамбуковые трубки полинезийцев, современные шедевры Донхилла и Петерсона — всё, что было когда-либо изготовлено для сухой перегонки курева в лёгкие человека. В поместье Ванденгейма на Брайт-Айленде остался целый трубочный павильон, набитый трубками, и штат экспертов-трубковедов.
Джон Третий не знал большего удовольствия, чем сидеть за чисткой какого-нибудь уникума из прекрасного, как окаменевший муар, верескового корня или из потемневшей от времени и никотина пенки.
Людям, близко знавшим Джона Третьего, было известно, что трубки являлись единственным предметом, не связанным с наживой, которым Ванденгейм способен был искренне интересоваться.