Значит, готовилась к побегу, караулила меня в коридоре не случайно.
— Спасибо, Катюша.
— Ну что там... Это тебе спасибо...— покусывая травинку, она опустила голову.
— А ты прытко бегаешь...
— Мы потом тебя искали...
— С собаками?..
— Да уж ладно, не кусайся... Как услышала в лагере собачий лай, сердце замерло. Подхватилась — и айда. Опомнилась, а вокруг ни души... одна стою в кустах.
— Так и шла одна?
— Нет. Потом ребят встретила. Они тебя дожидались в лощинке.
— Почему же не дождалась?
— Почему, почему...— Она рылась в медицинской сумке.— На, возьми и положи в вещевой мешок. Пригодится.— И протянула мне тугую бумажную пачку.
— Что это такое?
— Лекарство. Ксероформ. Раны будешь присыпать, при случае...
— Опять удрать думаешь?
— Ничего не думаю. Нас, поди, распределят по группам...
Вскоре ко мне подошел доктор Петров и, заметив развешанные на кустах мои ватные брюки и гимнастерку, предупредил:
— Ты не очень-то располагайся... Возможно, придется переменить место.
— Не удастся. Днем отсюда никуда не уйдешь. Кругом чистое место, поля да пригорки.
— Выходит, что мы в ловушке?
— Ну, не совсем... Полагаю, что никто и не подумает искать нас тут...
— Не нравятся мне эти кустики!— доктор сокрушенно покачал головой.
Кустарник и в самом деле был небольшой, реденький. На прогалинах лежала свежая, видимо только вчера скошенная, трава.
— Давай завтракай, а потом будем решать, что дальше... Ты в таком виде... Надень телогрейку, что ли...— предложил Петров.
Накинув ватник на плечи, я в одних белых подштанниках проследовал к месту сбора, где уже сидели знакомые морячки и трое парней из прачечной: Володька, Сенька и Севка. Это они прорубили в цементе отверстие и помогли Афоне разобрать поперечные стенки в тоннеле. Присел рядом с Катей. Она сунула мне завтрак — две картошки и кусочек хлеба.
Первым делом обсуждали вопрос, как идти: вместе или отдельными группами?
Решили разделиться. На этом настаивал я и моряки.
— Так нас переловят, как кур,— возразил кто-то.
Большинство бежавших из лагеря не имело представления, как надо себя вести во вражеском тылу. Многим казалось, что достаточно завернуть в любую деревушку — и их встретят с распростертыми объятиями, накормят, напоят молоком и отведут к партизанам...
— Малыми группами легче маскироваться и добывать пищу,— говорил я.— Заходить в деревни, тем более расположенные близко от города, опасно.
Попросив у доктора Петрова вычерченную мною схему, мы во всех подробностях обсудили маршрут. Договорились, что пойдем к Днепру, где, по уверению Петрова, нас должны встретить партизанские связные. Конкретной явки у нас не было. Человек, который мог сообщить явку, не знал, что мы убежали из лагеря раньше намеченного срока.
— В ближайшую ночь нужно обязательно втянуться в лес. Идти придется с большой предосторожностью, чтобы не нарваться на засады. Дороги могут быть блокированы. В деревни вообще заходить только в случае крайней надобности.
Неожиданно совещание пришлось прервать. К нашему убежищу приближалась женщина с граблями в руках. Она ходила между кустами, ворошила валки скошенной травы. Внезапное появление свидетеля было совсем некстати.
— Что будем делать?— В голосе Петрова была тревога, он посмотрел на меня.
— Пригласим на совещание...
— Я серьезно спрашиваю.
— А я серьезно и отвечаю. Посидит с нами до сумерек, ничего с ней не случится. Зато выясним, кто она и откуда!— И посоветовал Петрову послать к женщине Катю, чтобы гостья не всполошилась и не подняла с перепугу шум.
Пожилая колхозница, нисколько не удивившись такой встрече, предупредила:
— На Катынь не ходите. Там много немцев. Уйма! Ведут какие-то раскопки и ловят напропалую всех, кто попадется...
Это был самый томительный день.
Солнце будто висело на одном месте и не хотело плыть дальше. Город еще был близко. На дорогах взвывали моторы вражеских машин.
Решили до прибрежного леса идти вместе, а там разбиться на отдельные группы.
Отдохнув за день, я к вечеру попробовал надеть солдатские ботинки. Каждый из них казался пудовым. Ходьба по воде в тоннеле, в грязной, заболоченной речушке, как видно, не прошла даром. Нога покраснела, распухла. Но надо было терпеть. На первых же километрах я стал отставать от впереди идущих. А они, словно забыв о моем положении, бежали вперед как угорелые. Куда мне было за ними угнаться!
15
В июле ночи росные, прохладные. Обливаясь потом, я брел, едва переставляя отяжелевшие ноги.
Вся группа, поджидая меня, отдыхала на обочине.
— Трудно, да?— участливо спросила Катя.
— Ничего,— ответил я и, присев, сразу же опрокинулся на спину.
Подошел Петров, опустился рядом со мной на траву, подал фляжку:
— Выпей водицы.
— В походе стараются пить меньше и, чтобы сбить жажду, даже кладут на язык щепотку соли,— проговорил я.
— Соли у меня нет...
— Напрасно. А я запасся.
— Не до этого было... Выпей глоток, хочется ведь?
— Хочется.— Я взял фляжку. Вода была противной на вкус и отдавала лекарством.
— Будем в лесу к рассвету?— спросил Петров.
— Будете, если побережете силы. Нельзя так бежать!— Не мог же я сказать ему, что если они и дальше пойдут в таком темпе, то я окончательно выбьюсь из сил и не дотяну до леса. Я понимал, что людей подгоняет страх. Почувствовав свободу, они спешили укрыться в желанном лесу. Я был для них обузой. Не дав мне как следует отдохнуть, они молча поднялись и шумно, без всяких предосторожностей, чуть ли не бегом устремились вперед.
— Давай, дорогой, поднимайся.
Петров помог мне встать. Пройдя немного рядом, сказал:
— Куда это они побежали очертя голову? Надо навести порядок. А то свернут в сторону, нарвутся на гарнизон — будет тогда дело. Мы тебя подождем, Никифоров.— И побежал догонять товарищей.
Потом Петров возвращался еще дважды. Поддерживая меня за плечи, помогал подойти к месту, где темнели на краю кювета фигурки отдыхающих людей.
Но в конце концов мы потеряли друг друга. Когда заметили вдалеке свет фар полицейских мотоциклов, кинулись врассыпную. А вот найти в темноте друг друга так потом и не смогли.
Присев на обочине, я с надеждой вглядывался в серую прогалину кочковатой дороги, пролегшей меж живыми стенками тихо шелестящей ржи, и чутко ждал шороха приближающихся шагов, приглушенно-добрых, утешительных слов. Дорога была безмолвной, мертвой. В небе тлели тихие ночные звезды. Волновалась, шуршала колосьями спелая рожь. Я испытывал такое чувство, словно меня опять грубо, насильственно швырнули в прежнюю камеру, где поджидали разъяренные гестаповцы.
Долго я тогда просидел на обочине, курил одну цигарку за другой. Спешить и догонять было некого...
Шевельнулся таившийся во ржи ночной ветер и склонил к моей горячей щеке ласковый усатый колосок. Я сорвал его, размял на ладони и съел мягкие, сладковатые, молочной спелости зерна.
Короткая июльская ночь подходила к концу. На востоке обозначилась полоска зари.
16
Поднявшись с земли, я закинул за плечи вещевой мешок с остатками сухарей, хлеба и не спеша прошел километра два, а может быть, и больше, совершенно не зная, сколько еще шагать мне до ближайшего леса, чувствуя, что силы мои на исходе. Я стал зябнуть. Пока не наступил рассвет, надо было где-то укрыться, найти место для сна и отдыха. Свернув с дороги, я долго шел вдоль полоски ржи по узкой меже и, на свое счастье, наткнулся на куст ивняка. Он был многоствольный, с густыми молодыми побегами. Над полем стояла глубокая ночь. После разгоряченной ходьбы в одной гимнастерке было холодно. Достав нож, нарезал веток.